Алексей Семенов - Листья полыни

Некрас остановился в безлюдном теперь приюте. Кроме него здесь жил хозяин с семьей и работниками, помогавшими в хозяйстве и пасшими маленькое стадо овец. Это была половина от тех, что прежде служили здесь. Кого-то убили мергейты, кто-то бежал, а кто-то просто ушел — не то с мергейтами, не то к лихим людям подался. Еще жил здесь один купец, ухитрившийся как-то сохранить часть своих денег и спастись сам. Ныне он ожидал, пока хоть кто-нибудь пойдет с обозом в Нарлак, или к сольвеннам, или еще куда-нибудь, лишь бы только на закат, подальше от мест, где были теперь мергейты. С купцом были двое сыновей — чернявые молодцы с жаркими глазами. Ни единого слова ни на каком языке, опричь языка манов, они не знали, кричали друг другу что-то гортанно, подзадоривая, но с клинками своими, с коими не расставались даже во сне, объяснялись жестами столь ловко, что не трудно было понять, почему же купцу удалось унести ноги и сохранить на плечах голову.

И третьим, если вторым счесть самого Некраса, был водитель караванов. Должно быть, людей его ремесла и его породы уважали везде, так что и мергейты, когда пришли сюда и взяли все, что хозяин и постояльцы не успели спрятать — в том числе и двоих жен и трех дочерей хозяина, — и мелкой монетки не тронули у караванщика. Правду сказать, вступись он за кого-либо из пострадавших, и его бы зарубили: у мергейтов была своя Правда, непонятная и дикая для венна, но была. Вот по этой правде младшая дочь хозяина, горя и позора не снеся, лишила себя жизни — сгорела, среднюю дочь и младшую жену увез с собой мергейтский сотник, а старшую дочь теперь и видеть никто не видел: она выходила только по ночам, от людей скрывалась. По той же правде старик караванщик остался жив, невредим и ни в чем не ущемлен, если не считать того, что все позорное, страшное и беззаконное свершилось при нем, а он не мог вмешаться без того, чтобы быть убитым. Пощадили еще старшую жену, которой лет было едва не больше, чем самому хозяину, хотя и у нее отобрали все украшения и все лучшие одежды.

Некрас впервые увидел караванщика ровно так же сидящим на лавке у стены. Подле него был глиняный пузатый кувшин с высоким горлом и блюдо из обожженной глины, наполненное лепешками. Старик медленно жевал лепешки, глядя и на вновь прибывших, и тут же сквозь них на белесый от жары край небоската, и запивал из кувшина. Некрас прислушался: судя по звукам, кои издавал старик при пережевывании пищи, и по звукам, что доносились из кувшина, лепешки были ячменные, а в кувшине была обыкновенная родниковая вода.

Венн лишнего взгляда не бросил на караванщика, но тот словно услышал, что самый диковинный среди и без того необычных для этих краев и этого мрачного времени путников подслушивает его кувшин и его лепешки. Ман взглянул на него, и Некрас сразу понял, что старику ясно видно, кто в этой ватаге свой, а кто — опричный. Он увидел, сколь невелик скарб Некраса, заметил наверняка необычность его вида и некоторую особую осторожность, пускай держался Некрас, как и все те, кого арранты звали «варварами», а горожане иных великих государств — «разбойниками», гордо, сам себе господином. Увидел и поманил к себе, указывая на место на лавке рядом с собою. Некрас поглядел на старика в ответ, показал всем видом, что понял: его приглашают; но одновременно дал понять: не разумею, к чему бы это.

Тогда ман сделал еще глоток — пил он мелкими глотками, будто берег воду, — и сказал нежданно-негаданно по-веннски:

— Да будет здорова твоя мать и твой род, о гость моей страны. Прошу тебя, раздели со мной эту трапезу. Преломи хлеб, который рождает моя земля.

После такого приветствия и такого приглашения отказываться было нельзя.

— Мир твоим предкам и твоему дому, — ответил Некрас, легко вскинул на плечо короб и направился к старику. Нарлакцы были заняты своими делами, да и после ничуть не удивились тому, что венн восхотел остаться в этой глухомани, — должно быть, посчитали, что все, что могло им пригодиться, они у венна вызнали.

Имя у караванщика было длинное. Некрас, конечно, запомнил его, но никогда не обращался к старику, произнося его имя полностью. Скорее, его имя, сами звуки этого имени раскрывали суть свою в кличке, состоящей из части имени и собственно прозвища: Туса Правитель Колесниц. Но и по прозвищу не хотел обращаться к ману Некрас. Ибо видел в том непочтение и неуважение: пусть другие караванщики, собратья по ремеслу, говорят с ним так. Венн называл Тусу Правителя Колесниц или «отцом», или «почтенным», и ман отнюдь не возражал. Про себя же Некрас так и звал старика — караванщиком.

Караванщик получил свое ремесло по наследству, так что не мыслил для себя иных занятий. Он проводил тысячи и тысячи людей, лошадей, ослов и верблюдов от Восходных побережий до границ Нарлака и от Галирада до Мельсины на далеком полудне через пески, степи, горы и леса. Узнав, что караванщик знает дорогу до Саккарема через горы, Некрас, разумеется, немедля захотел расспросить старика о ней, но тот вел беседу так, что избегал прямых вопросов, и куда больше узнал о том, что происходит ныне в стране веннов, нежели Некрас-кудесник выведал о своем дальнейшем пути.

Но веннскую Правду караванщик чтил, и все, о чем бы ни спрашивал он, было ему знакомо, и Некрас не мог не отвечать ему почтительно и пространно. Наконец он спросил о Заклинателях Звуков, ибо хотел знать, что знают они, прислушиваясь сквозь время, об этой войне и могут ли проницать слухом бескрайнюю тьму беды.

— Будущее неведомо нам, но мне известно, где скрыто сердце, из которого черпается беда, — рассказал караванщику венн. — Однако лишь тот, кто может не только проницать тишину, но видеть в невидимом, способен отыскать уязвимое место этого черного сердца.

В ответ старик кивнул, будто знал нечто важное, и поведал Некрасу историю об одном из своих путей в страну вельхов, где он встретил Человека со стеклянным мечом:

— Человек этот был гораздо более примечателен, нежели был бы любой другой человек, просто получивший каким-либо образом стеклянный меч и с ним ходивший.

Легенды вельхов повествуют, что на полночь и восход от их берегов, среди туманов, лежит в соленых волнах — а волны там солонее, чем волны во всем остальном море, — остров, едва лишь поднимающийся над пучиной. Весь он представляет собой болотистую луговину, кое-где поросшую чахлым ельником. Только на полуночной оконечности острова скалит зубы, противясь разрушительным волнам, коим через столетия суждено поглотить эту сушу, гряда скал, возвышаясь над песчаными отмелями. Только здесь можно найти такой песок, мечи из коего не уступают в твердости и прочности стальным.

Когда-то, тысячу, а может, и две тысячи лет назад, может быть еще до Падения Небесной Горы, вельхи пришли на этот остров, название которого ныне кануло в туманы, как и он сам. Здесь открылась им тайна изготовления стекла, отсюда принесли ее на Восходные побережья. Однажды великий искусник Феаннах вместо того, чтобы выдуть новый кубок для пиров или обруч для украшения белоснежных рук красавиц страны Зеленых Лугов, как звали иной раз землю вельхов, создал, подчиняя дыхание вдохновению, стеклянный меч. И — о чудо! — клинок, весьма осторожно опущенный забавы ради на дубовую скамью, что привезли на остров с Восходных побережий, зане дубы на острове не росли, разрубил ее пополам и глубоко ушел в земляной пол.