В Бирюк - Парикмахерия

-- Дык он же предупредить хотел, может, жизнь спас. Этому... как ты сказал.

-- Это не я сказал. Это ты, Чимахай, придумал, сказал, покойничка повторять выучил. Это - твоя вина.

-- Чего?! Ты этого павлина брюхатого обеляешь, а меня винишь?! Ты сам-то сопля! Ты...

Чимахай начал подниматься, за ним зашевелись и остальные.

Ещё чуть - и всех четверых придётся тут вот и зарубить. Всех. Вот так сразу, не поговорив, не объяснив... Просто - "в куски". Просто из соображений собственной безопасности.

По тому, как перехватил секиру Ноготок, как, совершенно автоматически, развернулся боком и повёл назад руку с саблей Ивашка... Мясо рубленное. По всему двору. Кусками. И кусочками...

Я закинул за спину правую руку и, глядя прямо в глаза подымающемуся на ноги Чимахаю, шагнул ему навстречу, одновременно вытягивая шашку из ножен на спине. Отвёл руку в сторону и крутанул. Шипящая шашка - позор. Я - не опозорился. Поёт. Блестящее металлическое кольцо постояло, тоненько жужжа, справа. Мужики как заворожённые, замерев в неудобных позах в полу-подьёме, смотрели на этот круг. "Кольцо всевластья - кольцо смерти". Чьей-то.

Потом я резко остановил вращение и, чуть замедленно, чуть манерно-подчёркнуто, чуть щёлкнув пятками своих без-каблучных мягких сапог, чуть выгнув "грудь колесом", вспомнив где-то, в каком-то историческом фильме, виденное, вытянул шашку вдоль руки, положив остриё себе на плечо. Постояли-посмотрели. Друг на друга. Я - как парадный лейб-казак, они - на полусогнутых. И... они опустились назад, носом в землю. На брюхо. На своё место. На нормальное смердячье место. На "дольше всех" завис в раскорячку в полуприседе Чимахай. Всё переводил взгляд с шашки в моей правой на дрючок в левой. Потом сообразил, что остался один, оглянулся. И грохнулся на колени. Потом - на живот. Потом, как положил их Ивашка перед моим приходом - сложил ладони на затылке. Всё. Бунт подавлен, плаванье продолжается. Приступаем к раздаче слонов. И - слоников.

-- Ну вот. А теперь, коли всем стало ясно, то хочу я услышать покаяние. В том, что вы своей неразумностью и злобностью своего сотоварища под саблю, под меч карающий, подвели. В смерти его - покайтесь. А меня, господина своего, вы лишили имущества - моего холопа. Разорили, имению моему ущерб сделали. И тем клятву свою холопскую - нарушили. Начнём с тебя, Звяга. Встань.

-- А чё я? Как чё - так Звяга. Я там вооще...

-- Встать.

Звяга отнюдь не рвался переменить своё "набрюшное" состояние. Скорее - наоборот. Пытался вжаться в землю как боец под артобстрелом. Здоровенный взрослый мужик пытается прикинуться кочкой мелкой. Перед тощим сопливым подростком. У которого поющий кусок точёного железа - в руке, и готовность убивать - в душе.

-- Звяга, будь добр, сделай по слову моему, встань. А то ведь... зарежу. Нахрен.

Зрелище острия шашки, опущенной до земли перед его носом, оборвало детский лепет здоровенного мужика. Не снимая ладоней, сложенных по-дурацки домиком на макушке, он неловко поднялся.

-- Я... эта...

Вот именно. Услышать внятное, членораздельное, искреннее покаяние от мужиков не удастся. Это я уже понял. Они просто слова в предложение сложить не смогут. А повторять за мной... Да они сейчас, со страху, хоть какую белибердень повторят. Зря я это. Насчёт - "покайтесь грешники". Впустую. Наперёд запомни, Ванька: покаяние имеет смысл либо добровольное и прочувствованное, либо, если уж принудительное, то только публичное. Для воздействия на души ещё не покаявшихся. Включая ещё и не согрешивших. А пока - переходим к следующему аттракциону.

-- Я знаю, что "ты". Я знаю что "эта". Раздевайся.

-- Эта... Зачем... Ну...

-- Не "зачем", а "почему". По слову моему. Быстро.

Звягу трясло. Не только руки, но и зубы, и колени. Он запутался в рукавах рубахи. Потом, стаскивая штаны, зацепился в штанинах. Упал. И, в панике, что я сочту его задержку проявлением неповиновения, рвал ноги из портов, непрерывно повторяя:

-- Я вот, я счас, я ну...

-- Ноготок, привяжи его к столбу заборному. Для порки плетью.

Ноготок умело переплёл Звяги кисти рук ремнём и повёл к забору. Все остальные провожали страдальца взглядами. А я смотрел на Чимахая. Тот тайком бросил взгляд в сторону ворот, потом повернул голову в другую сторону. И увидел перед носом мой дрючок.

-- И не надейся. Как "цаплю" поломаю.

Он лежал на животе. Чтобы посмотреть мне в лицо ему пришлось вывернуть голову. Выражение взгляда понять трудно: темновато, сумерки. Но лютую злобу я разглядел.

Так-то, Ванюша. "Ежевечерне кричать белыми ягодицами" выглядит примерно вот так. Как ты себе сам не столь давно втолковывал: "управление даже средним хозяйством в здешних условиях предполагает регулярное применение телесных наказаний". Ты, явно, из молодых да ранний - хозяйство ещё маленькое, а массовая порка уже потребовалась.

Если бы только порка. Чимахая подняли, раздели, к очередному столбу привязали. Подняли следующего - "пламенного горниста". Команду "Раздевайся" он выполнил спокойно. И пока руки вязали. Но когда к столбу начали цеплять, когда понял, что будут плетью бить - парень взвыл по-дурному. Он беспорядочно рвался, лягался и орал.

-- Господине! Не надо! Я боюсь! Меня нельзя! Не трогайте!! Отвяжите!!! Не надо!!!

Полномасштабная истерика взрослого мужчины. И не удержишь - визга как у женщины, а силы-то как у мужика.

Ещё один мой прокол. Я совершенно забыл о довольно известной вещи: болевой порог у женщин, как правило, существенно выше, чем у мужчин. Проще: они лучше переносят боль. А вот у мужчин, играющих роль женщин в сексуальных контактах, болевой порог существенно ниже. Пассивные гомосексуалисты, обычно, намного более чувствительны к боли, чем мужчины в среднем. Или здесь наоборот: причина является следствием?

Вопли и рывки "горниста" нервировали и меня, и окружающих. Ивашка с Ноготком довольно жёстко увязывали парня к столбу, и тут "сорвало крышу" у его "мужа и брата". Когда Ноготок приложил привязанного парня кулаком по рёбрам, чтоб тот успокоился, а потом с другой стороны - древком своей секиры по печени, последний лежавший на земле "птиц", стартовал с места. Взвыл, мгновенно вскочил на ноги из положения "лёжа" и, подхватив валявшуюся на земле дровеняку, кинулся на Ноготка. Тот был занят перевязыванием рук своего подопечного, стоял спиной и этого движения не видел.

Может быть у мужика, бросившегося на выручку своего любовника, всё и получилось бы. Как получалось, обычно, у древних спартанцев. Их отряды, объединённые "настоящей мужской любовью" не знали поражений.

В армии Карфагена воинов сковывали цепью за пояса. Чтобы сохранить сомкнутый строй в бою. Македонцы строились фалангой, из которой просто физически не убежать. Римляне в своих легионах и Суворов в полках "русских чудо-богатырей" устраивали децимации. Казнь каждого десятого из сбежавших и выживших. Отряды "бессмертных" древних персидских царей разворачивались в тылу своей армии, получившей приказ "ни шагу назад", примерно так же, как дивизии НКВД на фронтах Великой Отечественной. Но ни тактические хитрости при формировании боевого строя, ни даже страх смерти "потом" не останавливали солдат, разбегавшихся от страха смерти "сейчас".