Николай Романов - Рассвет

Беловодец, даже как-то смутился, к удивлению Юнния. «Лесовик» встал и, похлопав его по плечу, искренне, от всего сердца пожелал ему:

— Если чего, он знает, где меня найти. Удачи вам, парни!

Оставар, взмокший от выступившего на его теле пота, тяжело дышащий, отодвинулся от обнаженной раввенки, только что стонавшей под ним от любовной страсти, охватившей их обоих.

Он втайне надеялся, что ее чувственные стоны были вызваны его мужской удалью, а не серебряным денарием врученным ей накануне.

Укргур сел на лежаке, повернувшись к ней спиной и свесив ноги на глиняный пол, потянулся и взял кувшин c выщербленным краем, наполненный просяным пивом. Запрокинув голову, Оставар начал жадно глотая пить пенный напиток, утоляя жажду и сухость во рту, возникшую после занятий любовью с пылкой раввенкой.

Накануне, вчера вечером, он познакомился с ней в кабаке «Веселый молочник», копытом в лоб поганым моритцам, за такое несуразное название.

Косвенно, с молоком было связанно множество грудастых девиц, бывших там.

Несмотря на запрет их старшего, копана Щировара, отлучаться куда-либо, он зашел туда ненадолго, дабы немного промочить горло пивом, после недавнего прибытия их небольшого отряда в Мориту.

Изголодавшийся по женскому телу, степняк сразу заприметил светловолосую раввенку, которая вызывающе смотрела на него. Она дерзко улыбалась ему, накручивая прядь своих волос на палец.

Недолго думая, он быстро сговорился с ней и, хотя цена была несколько завышена, она, несомненно, стоила этого.

Он сделал еще глоток пива, ему оно очень нравилось и гораздо больше чем кумыс.

Великий хан укргуров постановил, что кумыс более соответствует обычаям и традициям великих предков, сотрясавших, некогда весь обитаемый мир. И всем степнякам было наказано пить только его.

Оставар, нарушавший запрет, с наслаждением допил пиво, пролив несколько капель на свою волосатую грудь.

Обнаженная раввенка встала и, подняв руки вверх, томно потянулась, вызвав у него вновь появившееся желание.

Оставар протянул руку и погладил ее по крутому заду, одобрительно приговаривая и цокая языком:

— Гарная задница! Зовсим, як круп моей кращой кобылы Зирки!

Она мягко убрала его руку и нежно улыбаясь, сказала ему:

— Ты ложись и жди меня, я ненадолго.

И быстро провела своей рукой ему ниже пояса, отчего у него опять взыграла кровь. Он, как неистовый жеребец, был опять готов к любовной схватке.

Оставар лег на спину и смотрел в потрескавшийся потолок, по которому прыгали тени, отбрасываемые чадящей, потрескивающей горящим маслом, тусклой лампой.

Скрипнула входная дверь и он, не поднимая головы, в предвкушении страсти с пылкой раввенкой, нетерпеливо прорычал:

— Сидай сверху, быстрише!

В ответ, неожиданно для него, раздался мужской голос:

— Это только не со мной, даже если бы за это я стал Великим Ханом и правил всей вашей Великой Степью.

Оставар резко вздрогнул и сел, увидев в дверном проеме молодого широкоплечего светловолосого раввенца и беловодца, с пугающими шрамами на левой стороне лица. Рука у него метнулась к изогнутой сабле, лежащей рядом с ним на скамье, поверх наспех сброшенной одежды.

Раввенец опередил его, подскочив занеся правую руку и …Оставар увидел отблеск молнии в своей голове.

Когда он очнулся с саднящей челюстью, то почувствовал, что лежит связанный по рукам и ногам. Оставар чуть поерзал, пытаясь проверить на прочность кожаные ремни, но он был спеленат как младенец. Даже во рту, у него вместо соски, была какая-то сомнительная тряпка, происхождение которой и для чего она использовалась, он не хотел даже знать. Сходство с младенцем усиливало то, что он был голый, правда большой и волосатый. Наверное, грабители любят детей, попытался успокоить он себя и не собираются причинить ему вред, иначе он уже давно был бы мертв.

Раввенец и молчаливый беловодец уже обшарили одежду степняка, но нашли лишь его кошель.

Беловодец внимательно прощупывал грубые швы его одежды, видимо, надеясь найти еще что-то интересующее их. Он даже внимательно осмотрел его сапоги, не особо обращая внимание на идущий от них запах.

Беловодец разочаровано зыркнул на раввенца, который морщась, потирал ушибленную челюстью степняка, свою правую руку и развел руками.

Им что, разве мало кошеля, там же несколько денариев, плохи его дела. Оставар, не подавая виду, тщетно пытался нащупать слабину в кожаных ремнях, нет, его скрутили на совесть, совсем как норовистого молодого бычка.

Укргур молча про себя начал молиться Солнцу, чтобы его не убили эти варнаки, иначе он никогда не увидит Великой Степи и не вдохнет запах ее буйных трав. Он не уйдет в набег на соседей, чтобы убить раввенца, беловодца или «речника», снять скальп с его головы и насладиться его женщиной, под ее дикий вой, прямо возле мертвого тела ее мужа.

Вернувшись, после воинского похода, в родное кочевье, пригнать добычу и рабов, повесить на своей юрте несколько свежих скальпов, затем сидеть вечером возле потрескивающего костра и рассказывать чумазым детишкам о своих воинских подвигах. Они придут на замену им, и впитают ненависть к другим народам ближним своим, особливо к моритцам — этим поганым «свиноедам».

Молодой раввенец, заметив его потуги, подошел к Оставару и, выдернув у него изо рта тряпку, приставил острие своего ножа к его кадыку, тихо прошипел:

— Ни звука степняк, не дергайся больше или ты больше никогда не увидишь Солнца.

Оставар судорожно моргнул и просипел:

— Шо вам надо?

— Вот это дело, а то меня на свой корень насадить хотел, я же тебе не твоя кобыла Зирка. Кроме того, что мне просто интересно, что — же вашей банде степняков понадобилось в славном городе Морите?

Задавая свой вопрос, Юнний чуть надавил на рукоять ножа так, что острое жало ножа прокололо кожу укргура и показалась темно-красная капля крови.

Степняк дернулся и сбивчиво начал говорить не понимая, что же этим варнакам от него надо.

— Я укргур из племени жмеринов, прибыл в Мориту по торговым справам. Встали на постой у купца Бойкована, який давно вже проживае тут и веде свои торгови справы.

— Да, да, я уже знаю, что вы все являетесь перегонщиками лошадей, пригнавшими их в Раввену и ничего больше не ведаешь — завершил речь укргура Юнний и оглянулся на мрачнеющего на глазах, угрюмого Дейвана.

Беловодец выглянул за дверь и, закрыв ее на засов и сказал Юннию:

— Этот «конапас», все адно ничего не скажет нам. Он так и будет памешивать кашу, но соли в нее не дабавит.

Подойдя к лежаку, он, недобро ухмыльнувшись, вытащил свой большой изогнутый нож с обратным изгибом и приставил его к паху Оставара: