Александр Бруссуев - Не от мира сего-3

— Простите, — сказал он и медленно поехал вниз, туда, откуда старались выбраться перемазанные глиной дружинники князя. Никто из них не попытался остановить тело могучего гравера, оно скользнуло в воду, проплыло несколько сажен по течению, а потом его затянуло под лед.

Все замерли. Василий посмотрел наверх, туда, где стоял Александр, все еще держащий в руке арбалет. Их взгляды на долю мига встретились. Потом князь побежал прочь. Буслаев тоже не остался на месте.

Васька схватил две доски, перекладывая одну за другой, спустился к реке и таким же образом достиг льда. Подхватив их на плечи, заспешил к другому берегу, стараясь не отрывать ноги от поверхности.

Потаня Хроменький понял все: князь побежал на другую сторону реки в Детинец, чтобы укрыться там в Судейском городке. Буслаев бросился ему наперерез. Если успеет, Александру с его прихвостнями не жить. А потом не жить и самому Ваське. Даже властитель Магнус спасти не сумеет.

— Костя! — сказал он товарищу. — Бегом к матери Буслая. Только она удержит сына. Только Омельфа Тимофеевна способна унять его гнев. Быстро приведи, принеси ее на мост.

Новоторженин не стал переспрашивать, умчался, даже кровь с кулаков не вытер.

Васька, один раз провалившись в какую-то промоину, выбрался из нее с помощью все тех же досок. На тот берег он забрался, ни разу не остановившись, чтобы перевести дух. Выбежал на мост и понял, что не опоздал. Народ от него, грязного, мокрого, окровавленного, попятился по сторонам. Образовался свободный от каких бы то ни было препятствий путь с левого берега на правый. С одной стороны стоял, расставив ноги, Василий Буслаев. На другую сторону вбежал и тут же замер князь Александр по прозвищу Невский с тремя телохранителями. Их взгляды опять встретились.

Лив был безоружен, поэтому слэйвину пользоваться чем-то, кроме своих конечностей, тоже было нежелательно. Народ, которого собралось слишком много, мог не одобрить ножей, вилок и иже с ними.

Два телохранителя, оскалившись, без всякого понукания (нукеры, что и говорить) побежали на Буслая. Тот не устремился к ним навстречу только потому, что пытался привести свое дыхание в норму. Один из стражников остался подле своего князя, видно так у них было положено: мало ли кто, заметив беззащитность Александра, сразу же примется на него покушаться.

Подбежавшие телохранители были юркие, как хорьки. Оба их удара, у одного — с ноги, у другого — рукой, достигли своей цели. Они не учли только одного: лив их встретил не грудью, а повернулся боком — так значительно сужалась область, куда можно попасть. К тому же он был изрядно вымазан скользкой грязью, отчего оба нукера, угодив в свои цели, слегка провалились вперед, как бы проскользнувшись.

Того, что лягался, Васька принял в объятия и слегка придавил, второго сам толкнул ногой, посему тот, споткнувшись, упал на спину и попытался ловко кувыркнуться через голову. Он бы поднялся на ноги, да Буслай швырнул в него придавленного, а потом пнул, как мешок с соломой, попавший под ноги. И один, и второй нукер улетели к зрителям, а там разумно решили больше не участвовать в конфликте, притворившись смертельно обиженными и, как бы, без чувств.

Василий пошел навстречу к очень недовольному князю. Тот сказал своему стражнику:

— Ну чего ты стоишь? Иди и всыпь этому смерду как следует.

Словно хорошо натасканный пес, телохранитель припустил к ливу. Даже глаза, кажется, закрыл. Поэтому, наверно, и промахнулся, пробежал вперед тройку-четверку шагов, да и опал на настил, подломившись в коленях. Никто ничего не понял, а разбираться, в чем тут дело, было явно некогда: Буслаев приблизился к Александру.

— Сам ты смерд, — сказал Василий.

Князь побледнел, но все-таки трусость не была одним из его качеств. Он сорвал со своего нарядного кафтана кушак и намотал его на кулак. Может быть, Александр на фоне богатыря Буслая и смотрелся несколько субтильнее, но науку кулачных боев он освоил неплохо — хорошие учителя были при нем, из русов. Он и бросился в атаку, стремительно нанося удары справа и слева, потом подныривая под встречный и уходя вбок.

Но исход поединка был предрешен тем обстоятельством, что Буслаев сейчас был в таком возвышенном состоянии, какое свойственно иногда влюбленным людям: способны горы свернуть, поэтому на свой организм не обращают никакого внимания. Но влюбленности у него не было. Если бы Александр оторвал ему руку, то Васька бы продолжал драться другой, если бы оторвал еще и ногу, то все равно бы не отступил. Вот без головы было бы сложнее. Но князь при всей своей обученности не умел отрывать ни руки, ни ноги, ни головы. Даже иные части мужского организма — тоже.

Буслай даже не защищался, один глаз его заплыл, но вторым он прекрасно увидел момент, когда противник, слегка утомившись от проводимой операции, под названием «шквал», отступил на полшага назад, чтобы набрать воздуху в легкие. В этот миг он прыгнул на Александра, сбивая того с ног и подминая под себя. Князь вертелся под ним ужом, но выползти из-под лива все равно не получалось. Постепенно его движения делались все слабее и слабее, а потом Василий поднялся на ноги, да и слэйвина тоже поднял. Однако ощутить тому твердую поверхность под ногами не позволил — воздел тело недруга над своей головой и пошел к середине моста.

Народ ахнул. Все поняли, что сейчас будет. Коллективный разум толпы безошибочно угадал: через некоторое время Александр улетит с самого высокого пролета. А так как, летать он не умеет, даже несмотря на придуманный для себя высокий титул, то со всей высоты рухнет на лед и, вполне возможно, даже его пробьет. Если и не пробьет, то приложится так, что и костей потом не собрать будет.

— Вася! — вдруг раздался негромкий женский голос. — Что же ты делаешь?

Буслай вздрогнул, будто от удара плетью, и обернулся, все также держа тело князя над головой. К нему подходила невысокая женщина, чьи огромные глаза, казалось, были полны слез. Да так на самом деле и было, потому что одна слеза, большая, словно жемчужина, прокатилась по щеке, оставляя после себя мокрую дорожку. Это была мать Василия, Омельфа Тимофеевна. За ней на досках настила лежал Костя Новоторженин и хватал воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Он выполнил распоряжение Потани буквально, на руках принеся на мост женщину.

— Сынок! — снова сказала Омельфа Тимофеевна. — Оставь этого человека. Ты мне нужен.

Больше всего в жизни Васька не выносил, когда его мать плакала. Это случалось нечасто, оттого и видеть ее слезы ему было мучительно больно.

Какие-то люди перехватили князя, поставили того на ноги, и он, пошатываясь, пошел прочь.

А потом случилась Пасха, которую каждый праздновал, как умел: Ярицслэйв с семьей и челядью — по-своему, в торжественном Богослужении, ливы — по-своему, без помпезности и громких молений. Василий не показывался никому, он чувствовал вину перед семьей Толстого и не знал, как ее искупить. В пасхальную ночь он, проходя мимо храма, где стоял службу ненавистный Александр, подумал: