Александр Бруссуев - Не от мира сего-3

— Тухлыми яйцами — вот чем, — ответил Чурила.

— А разве может святая вода серой отдавать? — удивился один из дружинников.

— Святая — не может, — ответил ему другой. — Лечебная — запросто.

— Так в чем тут загвоздка? — развел руки Василий. — Зачем мутить воду: католики — некатолики?

— Да жалко им, — вздохнул Чурила. — Вода лечебная только для духовных лиц, чтоб другим неповадно было. Местные святые лечились в ней, отмокали, значит — церковная собственность. Вот и весь сказ.

— Так, — прервал разговоры Добрыша. — Есть у них лечебная вода, пусть ей и пользуются, раз им нравится. Святая — не святая, нас это не касается. Нельзя подходить — пусть так, мы подчинимся. Всем понятно?

Все за столом закивали головами, а Чурила все-таки не удержался:

— А чем мы хуже?

— Все! — нахмурился воевода. — Разговоры закончены.

Разговоры действительно прекратились, а Добрыша Никитич решил проявить себя тонким знатоком душ человеческих. Он отозвал после обеда Пленковича и предложил ему:

— Поручаю тебе за Васькой наблюдать.

— Зачем? — не понял Чурила.

— Чтоб не учудил чего.

То же самое он чуть позднее сказал Буслаеву, только уже в отношении Пленковича.

Лучше бы не говорил, потому что в тот же момент у Василия дерзкой мыслью возникло желание: а ну как попробовать? А Чурила сразу же забыл про разговор с воеводой, увлекшись идеей иного свойства. Эти свойство было одето в красную юбку, красную шапочку и красную жилетку на ситцевой кофточке. «Красная шапочка», — подумал он, и хозяйка всего этого гардероба затрепетала сердцем, поймав на себе долгий взгляд красавца-парня.

Сказано Добрышей — сделано Чурилой и Василием.

Пока Пленкович где-то знакомился с «Красной шапочкой», Буслай совершил обходной маневр и оказался перед самим закатом около заветного сероводородного ключа, бьющего в купальню для избранных. Пахло, действительно, серой, но совсем чуть-чуть, к запаху можно было спустя некоторое время и притерпеться, уже не замечая его вовсе.

Навстречу едва не попал добрый католик, обмахивающийся полотенцем. «Прикоснулся к святым местам», — криво усмехнувшись, подумал Васька, успев укрыться в ближайших кустах.

В купальне лежать было вполне комфортно: несмотря на осень, вода оказалась теплой, да и поддерживала как-то тело наплаву, размягчала его невесомостью и успокаивала легким покалыванием кожи. Однако это не действовало усыпляюще, наоборот, казалось, что каждая мышца наполнилась силой, каждая клеточка тела насытилась энергией.

Василий уже собирался выбираться из купели, как услышал недовольный клекот. Люди такие звуки издавать не могли, разве что на каком-нибудь немецком языке. И действительно, пара дядек в сутанах выражали на местном диалекте крайнюю степень недовольства. «Нихт ферштейн» Буслаева не возымел на них никакого действия, разве что один из клеветников убежал в неизвестном направлении.

Васька вылез, с профилактической целью надавал по шее недовольному монаху, чтоб тот заткнулся, оделся и уже совсем собрался уходить, как набежала целая свора возмущенных горожан вперемешку со святыми отцами. Впереди всех чуть ли не на четырех ногах несся без лихого коня давешний голова городка.

У Буслаева возникли робкие подозрения, что прибежавшие люди неспроста в руках своих держат вилы, косы и тому подобную сельскохозяйственную утварь. Проверять правоту закравшихся сомнений он не стал. Дико закричав, так что с деревьев осыпались желтые листья, Васька побежал к ним навстречу. Это вызвало некоторое замешательство в стане прибежавших. А когда лив пробежал сквозь горожан, как лис через курятник, оставляя за собой поверженных и просто испуганных, толпа окончательно сбилась с толку. Самый главный организовать своих людей не мог, потому что он смотрел розовые сны, пуская кровавые пузыри из носа, досаженного кулаком Василия.

На следующий день к Добрыше пришла делегация ушибленных горожан.

— Граматишнампофигамаксурюк [69] не переводится, адаптация слов Falco из песни «Jeanny» (примечание автора) , - сказали хором побитые.

— Нихт шиссен, — ответил им воевода, и переговоры неожиданно зашли в тупик.

Добрыша Никитич постоял еще немного, покашлял в кулак для приличия, а потом решил уйти по-английски, не прощаясь. Никто ему в спину не бросил ни камень, ни, тем более, топор.

— Что произошло? — спросил он подвернувшегося кстати Ваську.

— Да так, — уклончиво ответил тот. — Подрался немного.

— И что?

— Сами виноваты: нечего к голому приставать.

— Где это ты голый расхаживал? — спросил Добрыша, и сам себе ответил. — В святилище на водах ходил, подлец этакий.

— Так я, как бы так сказать, — начал Буслай, но воевода его перебил:

— Чурила с тобою был?

— Нет, — отрицательно мотнул головой Василий. — Только я.

— Точно? — как-то не совсем по-доброму спросил Добрыша. — Ладно, разберусь.

Воевода ушел, оставив лива в полнейшем недоумении. Он ожидал, что придется долго оправдываться, даже прощение просить, но вопрос про Пленковича оказался непонятен. При чем здесь Чурила?

Совсем скоро он понял при чем. Нечаянно довелось услышать концовку разговора.

— Что я ему — нянька? — вопрошал Пленкович, не повышая голоса, даже с некоторой долей вальяжности.

— Я ж тебя попросил, — так же негромко сказал ему воевода.

— Ну, если бы это так было важно — приказал бы.

— Мы здесь по доброй воле, так что приказы могут быть лишь в исключительных случаях.

— И что теперь? Потеря доверия? — закипел Чурила, переходя на какой-то шипящий шепот.

— Ты напрасно это сказал, — ответил Добрыша.

Они помолчали, а невольный слушатель Буслаев постеснялся вмешаться.

— Тогда я пошел, — Пленкович говорил уже нормальным голосом.

— Ты сам выбираешь, как тебе быть, — ответил воевода.

В то же утро Чурила собрал нехитрые пожитки и покинул группу Добрыши Никитича. Это всех, кроме самого главаря, удивило. Однако с расспросами никто не полез.

Васька чувствовал себя виноватым, но Пленкович от него только отмахнулся: ничего страшного не произошло. Тогда он пошел к воеводе и повинился перед ним, как мог. Но тот лишь пожал плечами: «дело не в тебе».

— Тогда пойду к местному населению просить прощения, — сказал, не зная, что бы еще такого сделать, Буслай.

— Ну, сходи, коль так, — ответил Добрыша. — После обеда выдвигаемся.

Васька отправился к самому нарядному дому в городке, предполагая, что именно в нем и живет местный голова. Но там обитал какой-то хмырь, больше похожий на печеное яблоко с глазами, исполненными ненависти и злобы. Вместе с «печеным яблоком» вышли две свиньи, которые, вообще-то были людьми, но так похожими на поросей, что лив бы не удивился, если бы они захрюкали. Смотрели они тоже безрадостно, скорее — убийственно безрадостно. Ну да, с такими глазками, да еще на таком лице по-другому не посмотришь.