Александр Бруссуев - Не от мира сего-3

«Счастливого праздника», — дребезжание слов прямо в левое ухо, от которых из него на скулу потекла кровь.

В тот же миг Садко ударил на голос растопыренными напряженными пальцами правой руки и, еще миг спустя, упал на колени — хватка с горла исчезла. Лив, раздирая себе рот хрипом, втолкнул в легкие первую порцию воздуха. Сразу же кувырок через плечо, одновременно дыша, дыша, наслаждаясь дыханием.

Он вскочил на ноги, про себя считая «раз, два, три»: правый кулак в грудь — левый в живот — снова правый апперкотом вверх в голову. Два шага назад. Вздох. Правой в печень — левой полукрюком в голову — правой на отклонении туловища свингом в ухо. Нырок, шаг в сторону, толчок двумя руками одновременно: надо осмотреться.

Сквозь проясняющуюся багровую завесу музыкант увидел, что мерзкая старуха визжит ругательства у другого борта, подымая перед собой скрюченные руки, а козломордый трясет своей башкой, ошеломленный полученными ударами. Да, хромой [136] pangu на руническом санскрите, (примечание автора) , это тебе не на дудке играть. Однако для такой махины, как этот Пан, пару плюх по башке недостаточно. Если войти с ним в клинч, он, пожалуй, одним взмахом когтистой лапы и голову сумеет оторвать. Нельзя его подпускать, ведьму тоже надо использовать, как помеху для этого монстра.

Садко сделал шаг на сближение, сразу же провернувшись на упорной ноге в полувольте, тем самым уходя с траектории сокрушительного по своей силе удара чудовища. Еще один стремительный полувольт с выбросом руки в хуке. Сразу же два удара в грудь мерзкой старухи левой, один за другим. Ведьма дергается и оседает под мохнатые ноги козломордого. Попал, не целясь, в злобную тварь. Как ее русы обозвали? Бабой? Бей бабу молотом — будет баба золотом, приговаривал кузнец Илмарийнен.

Монстр одним взмахом руки отбросил ведьму со своего пути и тут же ударил другой. Садко, понимая, что уклониться от удара не удастся, выставил навстречу согнутую в локте правую, одновременно выцеливая левой голову врага. Не получилось, пробил блок злобный Пан. Лив чуть было не улетел вслед за старухой, но успел сгруппироваться, пробежав по инерции несколько шагов. Он еще успел заметить, что ведьма, приложившись о борт, неестественно скривила на бок голову и безвольной куклой осыпалась на палубу.

В следующий миг еще один удар потряс его, счастье в том, что был он уже на излете, иначе — лежать бы Садку рядом с ужасной старухой. Нельзя отдавать инициативу козломордому. Лив качнул корпусом маятник вправо-влево, пропуская мимо чудовищные кулаки-помойные ведра. Ударил правым хуком в висок, левой — апперкотом в подбородок и опять правой, стараясь провести кулак сверху вниз. Должно же быть у этой твари уязвимое место! Пан только коротко взблеял и потряс башкой.

От-то знает, ахиллесову пяту Садка, да и вообще — людей. Силы без отдыха кончаются, остается выносливость, которая тоже не может быть безграничной. Воля есть, а мышцы перестают этой воле подчиняться. Тело может подвести в самый ответственный момент, и почему-то такое поражение воспринимается с облегчением: сделал, что мог, больше не могу ни хрена, быстрее бы все кончилось.

Музыкант, начал кружить вокруг Пана, как вокруг змеи [137] phani — змея на руническом санскрите, (примечание автора) , пытаясь угадать момент следующей атаки. Одно радовало: страх исчез полностью. А козломордый на панику рассчитывал, она — его оружие массового поражения.

Лив заметил, что монстр перенес свой вес на заднее копыто и, без промедления, нырнул, одновременно смещаясь вправо и вперед. Враг просел, промазав очередным своим сокрушительным ударом, чем Садко и воспользовался: тройка акцентированных прямых туда, где у людей бывает печень. Впервые козломордый не только проблеял что-то неразборчивое, но и подогнулся в коленах. Сразу же выпрямился и, развернувшись, ударил, сверху вниз, как молотом. Скорее, от ошеломления, потому что музыкант ушел в сторону и провел тройку в голову чудовища, намереваясь попасть в нижнюю челюсть. Отскочил, не добившись желаемого. Попасть-то попал, да не в масть. Пан даже не мяукнул, сразу же бросившись в очередную атаку. Садко еле успел отскочить.

«Ну, разве я не чудо?» [138] pan на руническом санскрите — быть чудесным, удивительным, (примечание автора) — внезапно проблеял монстр и выпрямился во весь свой рост, отчего создавалось впечатление, что он растет.

Лив не ответил, а что есть сил, пнул ногой чудовищу в промежность: не может быть, чтоб этот удар не произвел никакого эффекта. Бить по голове — только кулаки отбивать, там у Пана, вероятно, ничего жизненно важного. Может быть, в другом месте? Надо только это место найти.

Монстр оживился: он как-то странно склонил голову на бок, жалобно хрюкнул, подогнулся в коленях и рухнул на карачки, схватившись обеими руками за причинное место. А кто сказал, что ниже пояса не бить? Садко не дал Пану ни одного мига, чтобы тот как-то пришел в себя. Оказавшись в два прыжка сзади, он начал всаживать удар за ударом в область печени.

Лив не экономил силы, бил без остановки, стараясь попадать в одно и то же место. Из груди его вместе с хриплым дыханием вырывался какой-то рев, все слабеющий и слабеющий. Наконец, Садко уже не мог поднять ни одну из рук, опустился на колени рядом с поверженным монстром и уткнулся в него головой, согнувшись в три погибели.

«Panna» [139] отлучение, анафема, в переводе с финского, (примечание автора) , - прохрипел он, встал, покачиваясь из стороны в сторону, и для убедительности ткнул лежащую тушу ногой — та не пошевелилась.

Огни на кончиках рей, как по мановению волшебной палочки, потухли, растворившись в сумраке летней ночи. Что же делать-то с этой сладкой парочкой, обездвиженной и упокоенной? В то, что и козломордый Пан, и безобразная ведьма издохли окончательно, почему-то верилось не очень. Садко постепенно восстановил дыхание и с изумлением обнаружил, что на кулаках ни содранной кожи, ни синяков, ни ран — ничего. А у монстра чего-то явно не хватало. И, очевидно, не его дурацкой дудки. Лив усмехнулся: рога-то чудовищу он посшибал.

Музыкант ножом отхватил от парусины, которую держали на судне про запас в сугубо такелажных целях, приличный кусок, закатал в нее оба тела, обсыпав для верности мелкими серебряными монетками. Привязал к свертку самую неказистую ноздреватую железную чушку и сбросил за борт. Только круги по воде и брызги до неба. Вот тебе и «Рождество», о котором так распространялись обе твари.

Спать не хотелось, горячка схватки не сменилась апатией и упадком сил. Наоборот, возникло желание оказаться на берегу, прижаться ладонью к остывающим камням с непонятными надписями. Он и не заметил, как очутился возле того самого места, где вчера вечером давал концерт для публики. Камень-следовик с отпечатком чьей-то руки выделялся на фоне ночного неба, причем как-то уж очень явственно. Да он светился!