Александр Бруссуев - Не от мира сего-3

Если бы лив был знаком с боулингом, то он, вне всякого сомнения, предъявил бы собравшимся свое доказательство, что держать шар ему есть чем, но он ограничился ответным жестом: победа и только победа. Люди одобрительно зашумели.

Царь одними глазами показал музыканту, что желательно бы сыграть что-нибудь на кантеле. Ну, и Садко не заставил себя долго упрашивать, взял инструмент, бережно провел по нему рукой и представил на всеобщее внимание странную песню, которую как-то услыхал от слэйвинского гусляра:

Гуанчи сохраняли молчание, когда последний звук под глиняной черепичной крышей затих. Садко откашлялся и неловко почесал себя за ухом. Он уже привык, что на его музицирование люди как-то реагируют.

— Мне можно идти? — наконец, не выдержав, прервал лив затянувшуюся сверх всяких пределов паузу.

— Ты уже устал? — спросил Царь. В его голосе чувствовалось неподдельное удивление.

— Ну, — замялся Садко. — Наверно, здесь к другой музыке привычные.

— Ошеломительно! — почти шепотом произнес кто-то из слушателей. — Ради только одной этой песни уже следовало быть здесь.

— Я никогда прежде не слышал такой гармонии, — вторил ему другой.

Еще несколько голосов присоединились к ним, причем говорить они старались приглушенным шепотом, словно боясь нарушить тишину.

— Отчего они шепчут? — также, приглушив свой голос до минимума, спросил Садко у Царя.

— Пространство принадлежит тебе, так что звуки могут быть только твои, — пожал плечами владыка гуанчей. — Это когда тебя слушают. И когда тебя понимают. И когда с тобой соглашаются. Так что — играй еще, если, конечно, не притомился.

Музыканту было удивительно подобное трепетное отношение к музыке. Ему гораздо привычнее было, когда хлопали в ладоши, выкрикивали с места какие-то бессвязные слова, даже свистели. Но здесь отношение к его творчеству было иным: никто не хотел пропустить ни единой ноты, ни единого звука.

После этой, практически колыбельной песни, вся без остатка публика была его. Они слушали, забывая дышать, и падали бы в обморок, если бы не открывалось второе дыхание (как у спортсменов, а не двоякодышащих рыб).

Рано утром следующего дня — Садко еще смотрел свои триумфальные сны — за ним пришли. Два дюжих гуанча из личной охраны Царя сопроводили его, едва успевшего плеснуть себе в лицо воды, куда-то в сторону от дворца к совсем неприметной хижине, упирающейся одной стеной в гору. Там они всунули ему в руки инструмент, заботливо уложенный в кожаный футляр, и так же молча подевались по своим делам, растворившись в предутренних сумерках.

Лив, оставшись в одиночестве, сладко потянулся, отложив кантеле, потом вспомнил одну из фраз на языке жестов и очень громко ее произнес, взбив ногами песок и с шелестом рассекая руками воздух. Наконец, взбодрившись, он подумал, что неспроста эта избушка и толкнул входную дверь. Было не заперто.

Внутри было пусто, темно и совсем не пыльно.

— Ну, если ты уже пришел в себя от вчерашнего успеха, тогда пойдем, — раздался из темноты голос Царя. — Путь неблизкий, но мы одолеем его быстро.

— И тебе здравствовать, Царь, — ответил Садко и двинулся на голос.

Он ожидал, что через пару шагов достигнет скалы, но та все как-то отодвигалась, потом впереди забрезжил свет, и он увидел на мгновение перед собой скрывшегося за каменным поворотом царя. Это была пещера, на входе которой зачем-то построили тамбур. Слабый свет плошки с маслом и горящего в нем фитиля освещал проход, помогая отыскать правильный путь. Он вообще-то был один, но, болтаясь в недрах горы в кромешной тьме, всегда можно свернуть не туда. Например, обратно.

Размышляя о том, о сем, Садко едва не уткнулся в спину Царя.

— Ну вот, — сказал тот, не оборачиваясь. — Теперь небольшой переход, совсем небольшой. Ни сапог железных, ни хлебов железных не понадобится.

— А что понадобится? — спросил лив.

— Дыхание задержи, — ответил тот. — И следуй точно за мной.

— Куда? — поинтересовался Садко, крутя головой и не обнаруживая сколь-нибудь сносных для передвижения вперед, вбок, вниз и вверх ответвлений. Тупик.

Царь подошел к стене, поднял из-под ног какой-то молоточек, легко и точно стукнул им куда-то в скалу, отчего по всей пещере прокатился гул, как от колокола, снова бросил ударный инструмент на каменный пол и ушел в гору. Садко удивился, но никак свое удивление выказывать не стал, повторив за владыкой гуанчей все движения, разве что молоток не брал.

Дыхание задерживать было нужно, даже более того — необходимо. В один миг он ощутил себя внутри горы, причем камень так точно окружал все его тело, что никакого пустого пространства между ним и твердой породой не было: где кончалась плоть — там начинался базальт. Скала будто бы повторила его форму. Не успел музыкант подумать: замуровали, демоны — как вывалился в пещеру опять. Только пещера была уже другой. Сквозняк здесь присутствовал, что ли. Да и освещенность иная.

— Стесняюсь спросить: что это было? — полюбопытствовал Садко.

— Это был малый переход, — ответил Царь, который тоже был здесь. — Даже можно сказать: малюсенький. И мы здесь.

— Где? — сразу же поинтересовался лив. — Только прошу не говорить ни слова про Караганду.

Правитель гуанчей вздохнул полной грудью и развел руки по сторонам.

— Это Пещера Ветра, — сказал он. — Не вся, конечно — только ответвление, но очень полезное, прямо сказать, ответвление. Здесь создается будущее.

«Ну, да», — подумалось Садко. — «Надышаться можно только ветром. Наесться — хлебом насущным, напиться — морем глубоким. Чтобы поменять свое будущее необязательно забираться в какую-то подземную дыру. Достаточно обронить в нужном месте ненужное слово».

Однако менять свою дальнейшую судьбу он не стал — лучше помолчать и осмотреться, все равно ни черта не понятно. А пещера была достаточно большой и не чувствовалось в ней затхлости, спертости и вообще — груза камня и земли над головой. Наверно, потому что воздух был всегда свеж. Сюда нужно водить людей, страдающих клаустрофобией — и будет им счастье, потому что вылечатся. А потом приведут своих друзей, подверженных клептомании.