Александр Бруссуев - Не от мира сего-3

По обычаю необходимо было пройти это сомнительное испытание и во второй раз.

Команда угрюмо молчала, да и что тут скажешь, коль после борьбы со штормом на ногах еле стоишь. Но самый весомый аргумент в пользу молчания — нож в рукаве у руса.

— Перо мне и пергамент! — почти закричал лив. — Завещание буду писать.

Прыщавый приказчик и тут подсуетился: извлек из запасов упомянутые предметы, но протянул их почему-то главарю русов. Тот, не рискуя приближаться к музыканту, чьи бойцовские навыки ему были известны, бросил все это к его ногам.

Чернильницы не хватало, но Садко не стал заострять на этом внимания. Занозил пером палец и, пользуясь кровью, скупо выступившей на нем, написал несколько слов.

— Карету мне, карету [152] как Чацкий, (примечание автора) , - совершенно безжизненным голосом сказал лив. Больших трудов ему стоило не думать, как один окажется посреди безбрежного океана, глядя вслед удаляющимся кораблям. Только вода вокруг, небо над головой, а земля там, внизу, но до нее не достать, даже если нырнуть. Лишь только утопленники ненадолго получают право полежать на ней, пока не начнут всплывать к поверхности, движимые газами тлена, чтобы потом раствориться соленой водой и пожраться обитателями глубин. Ужасные перспективы.

Щербатый парень с мертвым лицом и бешеными глазами выволок доску, достаточно широкую, чтоб на ней сидеть, но короткую, чтоб на ней лежать. Рус протянул кантеле в кожаном чехле. И на том спасибо, родной инструмент не достанется никому.

— Это, чтоб тебе не скучно было, — захихикал молодой приказчик, но получил пинок под зад от кого-то из русов.

«А ведь не жилец этот уродец!» — подумалось ливу. — «Лицо у него мертвое — бывает. Но глаза мертвые только у мертвецов. Кто ж его, такого ущербного, в мою команду взял?»

Действительно, через пару дней потерялся приказчик, словно его и не было. То ли выпал за борт, то ли улетел с попутным ветром — никто поисками не занимался. Урода можно пожалеть, но злобного урода можно только уничтожить.

Садко передал сверток-завещание русу, прошептал главарю бунта: «Привет Вове, красну-солнышку» и сиганул за борт.

Вода была теплая и от этого казалась ласковой. Музыкант забрался на доску и с удивлением обнаружил, что та не подтапливается под его весом, поднялся на ней на ноги и снова не утонул. Чудеса!

Как по мановению волшебной палочки поднялся легкий ветерок, надул паруса судов и те, выстроившись по курсу, начали удаляться. Главный рус развернул пергамент и прочитал написанные кровью слова: «I'll Be Back!» [153] «Я вернусь» — клише Терминатора и Шварценеггера, (примечание автора) . Он бросил взгляд назад, где на утлой доске стоял, выпрямившись во весь рост Садко. «То-то князь Владимир порадуется», — подумал он и ушел к румпелю: ему теперь придется командовать до самого возвращения в Новгород.

Беседовать под звездами было интересно. И Эйно Пирхонен, и Илейко, и Пермя с Мишкой с удовольствием чесали языками о том, о сем, словно всю жизнь были до этого знакомы. Садко в разговоре участие принимал вяло. Конечно, для гуанчи — новые люди, новые впечатления, для пришлых парней — новые места, новая природа. Занимательно!

Попробовали бы они остаться один на один с целым морем!

— Слушай, Садко! — сказал вдруг Илейко. — Тебя-то каким ветром на остров занесло? От корабля, что ли, какого отстал?

— Эх, друг, — горестно махнул рукой музыкант. — Хотел бы я сам узнать, как здесь оказался.

— Его на досочке к берегу прибило, — вставил свою реплику Эйно Пирхонен. — Наши промысловики обнаружили: спит, говорят, согнувшись в три погибели на маленькой деревяшке. И, что характерно: не тонет под ним доска-то. Так сонного и принесли к Царю. При нем только диковинные кантеле — больше ничего. Чудеса, да и только.

— И верно — чудеса, — согласился Садко. — Счастливые совпадения, не иначе. Морское течение, ветер попутный, да хорошая погода. Я и заснул на доске со страха.

Он, не особо вдаваясь в подробности, поведал: торговый караван судов, ураган, полный штиль, бунт команды — доска посреди моря.

— Не иначе ты святым стал, — улыбнулся Илейко. — По воде аки посуху.

— Нет, — очень серьезно возразил Мишка. — Спекулянты святыми не бывают, разве что за очень большие деньги. Он искупление грехов получил. Признайся, Садко, было дело?

Музыкант пожал плечами: про сон с Николой-Освободителем рассказывать не хотелось. Да и сон это! Вот только свистулька, что и сейчас была с ним, взялась неизвестно откуда.

— А что — Мишка дело говорит, — проговорил Пермя. — Дважды за всю историю человечества святая Троица являлась телесному человеческому взору — первый раз святому Аврааму у Маврийского дуба, знаменуя великое милосердие Господне к роду человеческому.

— Ну, а второй раз? — заинтересовался Эйно Пирхонен.

— Александр Свирский видел, — неожиданно вспомнил Садко, опередив тем самым Пермю. Биарм только согласно кивнул головой. — Вот он как раз и мог переходить озеро свое, как по земле.

— Что — вода перед ним расступалась? — снова спросил гуанча.

— Нет, — сказал музыкант. — Я сам видел, как он шел и не тонул.

— Чудеса! — протянул Хийси. — Садко, покажи свою досочку — может, она и меня выдержит?

— Пустое, — махнул рукой тот. — Пробовали: тонет доска. Одноразовое оказалось чудо.

И, подумав слегка, добавил:

— Наверно, нельзя мне было тогда погибать. Чужая воля помогла, верю, что добрая.

— Кому суждено быть повешенным — тот не утонет, — заметил Мишка, и все рассмеялись, не очень весело, правда.

— Очистившись от скверны зла можно ходить по воде, — неожиданно сказал Садко. — Мысль у меня такая в голове крутилась с того самого момента, как, однажды, по этой самой голове мне изрядно досталось.

Все неожиданно примолкли. Даже невозмутимый Эйно Пирхонен задумался о чем-то своем, гуанчьем, отрешенно шевеля хворостиной уголья костра. Пора было определяться с ночлегом, еда съедена, мед выпит, разговоры кончились.

— А Заразу бы мне куда пристроить? — нарушил молчание Илейко.

— Да куда хочешь, — пожал могучими плечами Эйно Пирхонен. — Зверья, опасного для лошади, тут не водится. Воровство отсутствует напрочь. Где оставишь ее — там и возьмешь. Если она, конечно, не решит сама, куда-нибудь податься. А завтра с утречка пойдем к Царю. Он у нас мудрый, строгий, конечно, но справедливый.

Словно в ответ на слова про «зверье», откуда-то издалека донесся могучий и свирепый рык, достаточно грозный, чтобы его мог издавать какой-нибудь крысеныш, величиной с две дольки апельсина.