Александр Бруссуев - Не от мира сего-3

Еще трое суток было отведено на то, чтобы люди собрались и ушли, как говорится, в мир иной. Способ на этот раз отличался от бросков головой вперед на отдельно стоящий камень. Или на группу камней, что в принципе то же самое.

Едва Морской Царь с присущей ему смекалкой обнаружил, куда ведет его далекий звон, он сразу же понял, что достаточно просто идти вперед. Туда, где кончается свет, и начинается вода. Представленная, правда, в данный исторический момент в виде тумана. Но только шаги следует соразмерять с ударами сердца, которое начинает биться в унисон с китежским колоколом. Вот и все. Человек уходил и куда-то приходил — во всяком случае, из пещеры он пропадал.

Можно было, конечно, предположить, что там была просто дырка в полу, невидимая по причине тумана, люди друг за другом проваливались и летели на самое дно самого глубокого ущелья в мире. Но Царь тщательно исследовал это дело, прополз по предполагаемому маршруту на животе, никуда не провалился, уткнулся лбом в каменную стену и выполз обратно. Если не настраиваться сердцем, то никуда можно не деться, расквасить себе нос и выйти вспять, ругаясь на прохиндеев-жуликов.

Люди, начиная с самых уважаемых, пошли по зову своего сердца, и назад никто из них не вернулся.

Морской Царь, видя, что в его руководстве пока не нуждаются, сам нашел Садка. Тот уже прибыл с острова Гомер, отрапортовав, что там, среди мхов и лишайников не осталось ни одного гуанчи. Здесь же были Пермя Васильевич и Мишка Торопанишка. Они, вообще-то, изначально занимались на Тенерифе организацией быта, маскировки и обороны. Леший, правда, на Иерро один раз без спроса мотанулся: не мог он дорогую Заразу на произвол судьбы бросить. Не понял бы этого его друг Илейко Нурманин. Лошадь сквозь камень прошла без осложнений, в кентавра не превратилась.

— Ну, что же, Садко, — сказал Царь. — Не выбрал ты у меня девушку по своему вкусу. А нашлось бы в царстве сотни, которые могли бы стать тебе верными женами. Жаль мне тебя отпускать, признаю сердцем. Но головой понимаю, уговор — дороже денег.

— Забей, Владыка, — ответил Садко. — Чтобы я с этими сотнями жен делал? С одной бы, своей Чернавой, справиться. Да и Святой один не советовал.

— Какой такой Святой? — нахмурился гуанча.

Музыкант повременил с ответом, достал из кармана свистульку, повертел ее в руках, словно рассматривая, и протянул Царю.

— Пользуйся, Твое величество, — сказал он. — Дар Николы Можайского. Вспоминать меня не надо — икаться здорово будет — а в этот инструмент дуди на здоровье. Уж, надеюсь, бури не вызовет. Будем считать, что это мой ответный подарок за твое содействие с рыбами Золото-перо. Никто никому не должен?

Все-таки друзьями они не были. Наверно, потому что склад характера был одинаков, что у гуанчи, что у лива. Только у музыканта, вдобавок, еще талант имелся. И это невольно задевало всесильного Владыку.

— Возражаю, — сказал Морской Царь. Но, увидев откровенное разочарование на лице Садка, добавил, усмехнувшись. — Сыграй песню на прощанье. Согрей душу.

Он не стал уточнять, чью душу согревать: его, либо музыканта. Но этого и не требовалось. Лив достал заботливо сохраненные Пермей «гусли свои яровчатые», провел руками по струнам. Да, как же не хватало ему музыки в последнее время!

Морской Царь сам решил отправить Садка на родину. Он никогда не пользовался этим камнем, разве что маленьким озерцом возле него. Именно при воздействии на воду удавалось в свое время добиться призрачной связи с берегом далекого Ильмень-озера. Для того чтобы отправить человека на такое расстояние, требовались «железные сапоги и железные хлеба». На самом деле это было вовсе не железо, а мягкий металл, напоминавший свинец. Покоился он в воде, но не был подвержен разрушению ржи, разве что цветом сделался очень темным, местами темно-зеленым.

«Сапоги» представляли собой раскатанные в полпальца толщиной листы этого же металла, по форме напоминающие портянки. Таким же образом их и надо было наворачивать на ноги. Одну пару поверх другой — сколько потребуется. Царь не был уверен, но предположил, что вполне хватит трех.

А «хлеб» действительно напоминал испеченный в печке каравай, только держать его надо было руками и зубами у себя на груди, словно защищая сердце. Да так, в принципе, и было: «каменный перенос» живого тела с одного места в другое прекращал все процессы в организме, кроме сердца. Известно, что оно само по себе не запустится, будучи остановленным. Массаж требуется и рот-в-рот, поцелуй смерти. На небольшие расстояния вред здоровью камни-порталы приносили незначительный, вот большие дистанции вызывали некоторые осложнения. Поэтому — чем дальше, тем больше «сапог» износить и «хлебов» изгрызть.

Садко слегка растерялся: а как же товарищи? Ни Васьки Буслаева, ни Дюка Стефана, ни Илейки Нурманина на Тенерифе пока не образовалось.

— Забей, — теперь уже сказал Царь. — Никуда они не денутся. Следом за тобою пойдут.

Пермя и Мишка закивали головами: разумно. Встретятся позднее в Новгороде за праздничным столом. Садку сейчас нужнее всего оказаться дома — князь Вова, поди, всеми способами на управляющих Омельфу Тимофеевну и кузнеца Скопина наседает. Еще, не приведи Господь, задействует родственничка своего безбашенного — Александра. У того на уме одни лишь силовые методы, как у всякого, мнящего себя радетелем за государство, будь оно неладно.

Музыкант не заставил себя уговаривать, пообнимался с Наследником и Хийси, обменялся рукопожатием с Морским Царем, обернул ноги тремя слоями «сапог», вцепился руками и зубами в «хлеба», шагнул к камню и был таков. Хорошо, что разогревать портал не пришлось по причине использования его в качестве средства наблюдения тем же Владыкой гуанчей.

Народ Моря потихоньку уходил из этого мира. Никто не плакал и не причитал, особая торжественность момента затмила собой все эмоции, в том числе радость и горе. Царь должен был уйти последним. За ним путь закрывался, народ Моря становился историей, которую так старательно чистят всякие важные персоны, типа Меура и Бетенкура, а также слэйвинских князей Александра, Владимира и их будущих последователей.