Джо Аберкромби - Герои

— Должно быть, ты рад не меньше меня тому, как всё обернулось.

— А то ж, — Долгорукий передал трубку.

— Твои внуки будут править Севером. — Кальдер принял её.

— Когда-нибудь — после тебя.

— Со своим концом правления я покамест немножко повременю. — Кальдер затянулся — от глубокого вдоха заломило битые рёбра и защипало от дыма.

— Мне-то всяко до той поры не дожить.

— Надеюсь, нет. — Усмехнулся Кальдер, выдыхая, и оба захихикали, хотя в их смехе прорезывалось что-то странное. — Знаешь, я поразмыслил начёт тех слов Доу. Что если б он захотел чтобы я умер — я бы умер. И чем больше я размышлял, тем больше видел в них смысл.

Долгорукий пожал плечами.

— Может, Стодорог действовал на свой страх и риск.

Кальдер хмуро уставился на чашечку трубки, будто переобдумывал заново, хотя уже всё переобдумал и решил — не вяжется.

— Стодорог спас мне жизнь во вчерашнем сражении. Если б он настолько меня ненавидел, он мог просто дать Союзу меня убить, и никто бы не почесался.

— Кто знает, почему кто-то поступает так, а не иначе? Мир охренительно сложная штука.

— У всех есть свои причины, так говорил мне отец. Весь вопрос — узнать, каковы они. Тогда мир становится прост.

— Что ж, Чёрный Доу вернулся в грязь. И, судя по твоему мечу в его башке — Стодорог вместе с ним. Видать, мы уже ничего не узнаем.

— О, полагаю, секрет я раскрыл. — Кальдер протянул трубку обратно, и старик наклонился за ней. — Это ведь ты сказал мне, что Доу хочет, чтобы я умер. — Глаза Долгорукого метнулись к его глазам — лишь на мгновение, но и его хватило Кальдеру убедиться. — Значит, то была не совсем правда, так? Скорее то, что можно назвать обманом.

Долгорукий медленно отсел от него, выдувая дымные кольца.

— Айе, маленько есть, признаюсь. Моя дочь такая влюбчивая, Кальдер, а влюбилась она — в тебя. Я пытался объяснить, что ты за геморрой, но она меня просто не слушала. Нет ничего, на что б она не пошла ради тебя. Но складывалось так, что вы с Доу по разному видели куда лежит путь. Эти твои разговоры о долбаном мире подсуропили всем. А потом моя дочурка взяла и попала в заложницы? Я никак не мог подвергать своё единственное дитя такой опасности. Или тебе, или Доу надо было уйти. — Он посмотрел на Кальдера ровным взглядом сквозь дым своей трубки. — Прости, но так и есть. Окажись это ты, эхе-хе, конечно жаль, но Сефф нашла бы другого мужчину. К счастью, всегда оставался шанс, что ты возьмёшь верх над Доу. И я счастлив сказать вслух — так оно и случилось. Всё чего мне хотелось — спасти свою кровиночку. Поэтому, стыдно признаться, но я бил горшки между вами.

— Непрестанно надеясь, что я одолею Доу?

— Разумеется.

— Так значит, вовсе не ты послал ребят убить меня на твоей раздаче оружия?

Трубка застыла на полпути ко рту Долгорукого.

— Зачем бы мне такое творить?

— Потому что Сефф оставалась заложницей, а я слишком задавался, чтобы договориться с Доу, вот ты и решил врезать по горшкам чуток посильнее.

Долгорукий прикусил кончик языка, довёл трубку до конца пути, опять затянулся — но та была уже мертва. Он выколотил пепел об камни у огня.

— Если уж бить горшки, то, такое моё мнение, надо бить… чем-нибудь покрепче.

Кальдер медленно покачал головой.

— Почему ж ты не велел своим старым мудням убить меня, пока мы сидели у костра? Чтоб уж наверняка?

— Мне надо было подумать о моей репутации. Коли дело касается кинжалов во тьме — я беру их со стороны, держу своё имя незапятнанным. — Долгорукий не выглядел виноватым. Он выглядел сердитым. Даже обиженным. — Не сиди тут с разочарованным видом. Не притворяйся, что не творил дел и похуже. Как насчёт Форли Слабейшего, а? Ты ж убил его ни за что ни про что?

— Я — это я! — выпалил Кальдер. — Всем известно, что я обманщик! Просто я… — Вслух прозвучало глупо. — Ждал от тебя лучшего. Я-то считал тебя правильным мужиком. Считал, ты поступаешь так, как встарь.

Долгорукий презрительно всхрапнул.

— Встарь? Ха! Люди любят, затуманив взор, мечтать о том, как оно было раньше. Эпоха Героев и всякое такое. Что ж, я-то помню, как поступали в старые дни. Я там был, и хрен ты найдёшь разницу с тем, как поступают в дни новые. — Он придвинулся вперёд, тыча в Кальдера чубуком трубки. — Хватай, что можно, везде, где сумеешь! Народу, поди, нравится точить лясы о том, как твой отец поломал все устои. Они любят, когда есть виноватый. Вот только он делал всё в ряд с другими — просто лучше их. А песни поют победители. И выбирают любой мотив, какой захотят.

— Я сейчас как раз выбираю, какой мотив споют по тебе! — прошипел Кальдер, вспыхивая гневом. Но, «гнев — это роскошь, которую человек на почётном сиденье не может себе позволить». Так говорил отец. Пощада, пощада, всегда думай о пощаде. Кальдер сделал долгий, болезненный вдох и через силу выдавил покорное признание. — Но, может статься, и я поступил бы так же, коль разок влез бы в твой плащ, а пока что у меня так мало друзей. Деваться некуда — мне необходима твоя поддержка.

Долгорукий усмехнулся.

— Она твоя. До самой смерти, больше не думай об этом. Ты из нашей семьи, парень. В семьях порой не всегда бывает ладно, но в итоге лишь на них одних можно положиться.

— Так, бывало, говорил мне отец. — Кальдер неспешно встал и снова до боли тяжко вздохнул самым нутром. — Семья. — И он побрёл через костры, к шатру, который недавно был шатром Чёрного Доу.

— И? — проскрипел Трясучка, нагоняя его на шаг.

— Ты оказался прав. Старый хуй пытался меня убить.

— Мне совершить ответную любезность?

— Клянусь мёртвыми, нет! — Он с трудом приглушил голос, пока они шли вперёд. — До тех пор, пока не родится ребёнок. Я не хочу расстраивать жену. Пусть всё устаканится, потом сделай по-тихому. Как нибудь так, чтобы всё указывало на кого-нибудь ещё. Может, на Гламу Золотого. Получится?

— В делах убийства у меня получится в любом, каком угодно виде.

— Говорил я, что Доу должен был найти тебе применение получше. Ну ладно, меня ждёт жена. Иди, повеселись.

— Попробую.

— Заодно, скажи — а как ты веселишься?

В глазу Трясучки сверкнуло, когда тот отворачивался, — вот только там и так постоянно проблёскивало.

— Я точу свои ножи.

Кальдер не разобрал до конца, шутит ли он.

Уважаемая госпожа Уорт,

С безграничной скорбью должен известить вас о смерти вашего сына, павшего в сражении при Осрунге. Писать такие письма входит в обязанность командира, но я был удостоен чести знать вашего сына лично, и за все годы службы мне редко выпадало служить с таким решительным, достойным, умелым и отважным товарищем. Он воплощал в себе все качества, присущие настоящему солдату. Не знаю, смогу ли хоть как-то утешить вас перед лицом этой огромной утраты, но не будет натяжкой, если я заявлю, что ваш сын погиб, как герой. Для меня было честью знакомство с ним.