Джо Аберкромби - Герои

— О, нет, — простонал Танни. Мечты о шлюхах и ярком солнце увядали прямо на глазах.

— О, да! Сюда, ребята, подходим!

И они, конечно же, подошли. Четверо. Новобранцы, только что с корабля. Судя по внешности — из Срединных земель. В порту их целовала на прощание мама, а может и милка, а то и сразу обе. Новая выглаженная форма, надраенные ремни. Пряжки, само собой, сияют подготовкой к благородной солдатской жизни. Они уставились, пораскрывав рты, на Желтка, который захоти, не смог бы явить собой большую противоположность — с узким крысиным лицом, в потёртом изношенном кителе, замызганном после рытья могил, одна лямка на ранце лопнула и частично заменена шнурком. Форест жестом указал на Танни, словно балаганный распорядитель на своего уродца и, как обычно, обратился с одной и той же короткой речью.

— Ребята, это знаменитый капрал Танни, один из самых старослужащих унтер-офицеров дивизии генерала Фельнигга. Ветеран Старикландского восстания, Гуркской войны, предыдущей Северной войны, осады Адуи, только что завершившейся битвы при Осрунге и таких объёмов солдатской службы в мирное время, что более острый ум непременно бы помер со скуки. — Танни отвернул колпачок от желтковой фляги, отпил и передал её первоначальному владельцу, который в свою очередь пожал плечами и сделал неслабый глоток. — Он пережил понос, чахотку, паршу, осеннюю лихоманку, ласки северных ветров, пощёчины южных дам, тысячи миль переходов, многолетние рационы Его величества и даже самую чуточку настоящих боёв, дабы сейчас предстать — вернее присесть — перед вами…

Танни закинул один разбитый сапог на другой, медленно откинулся в гамаке и прикрыл глаза. Сквозь веки розовело зарево солнца.

Когда он добрался назад, солнце уже клонилось к закату. Над заболоченным родником тучами клубилась мошкара, желтеющая листва отбрасывала на тропу пёстрые тени, на ветру колыхались толстые ветви, настолько низкие, что ему пришлось пригибаться.

С виду дом показался меньше, чем он его помнил. На вид небольшой — но такой красивый. Такой красивый, что ему захотелось плакать. Дверь скрипнула, когда он надавил на неё, по непонятной причине испуганный почти так же как в Осрунге. Внутри никого не было. Лишь тот же пропахший дымом полумрак. Его койку убрали, освобождая место, там, где стояла она, блеклый свет падал на пол косыми чертами.

Ни души, и во рту появился неприятный привкус. Что если они собрались и уехали? Или вдруг пока его не было пришли чужие, дезертиры, ставшие разбойниками…

Он услышал мягкий чпок топора, раскалывающего полено. Спиной вперёд он вынырнул в вечерние сумерки, поспешил мимо хлева и глазеющих коз, мимо пятерых больших пней, иссечённых и выщербленных годами его ежеутренних упражнений с клинком. Упражнений, от которых, как оказалось, вышло мало толка. Теперь он знал, что колоть пенёк — плохая подготовка к тому, чтобы заколоть человека.

Его мать была сразу за пригорком. Она опиралась, согнув спину, на топор у старой колоды для колки, а Фестен собирал половинки дров и закидывал их на поленницу. Ручей немножко постоял, глядя на них. Глядя, как волосы матери колыхаются на ветру. Глядя, с каким трудом мальчик таскает чурбаки.

— Ма, — хрипло позвал он.

Она обернулась, на мгновение недоумённо заморгав на него.

— Ты вернулся.

— Я вернулся.

Он двинулся к ней, а она для верности воткнула топор уголком лезвия в колоду и поравнялась с ним на полпути. Пускай будучи намного меньше него, она по-прежнему удерживала его голову на своём плече. Удерживала одной рукой и прижимала к себе, обхватив другой достаточно крепко, чтобы стало трудно дышать.

— Сынок, — прошептала она.

Он оторвался от неё, шмыгнул носом, втягивая слёзы, потупил взгляд. Осмотрел свой плащ, вернее её плащ — и каким же грязным, окровавленным и порванным он был теперь.

— Прости меня. Похоже, я испортил твой плащ.

Она дотронулась до его лица.

— Это же просто кусок ткани.

— Наверно, да. — Он присел на корточки и взъерошил волосы Фестена. — Ты-то как? — Его голос едва-едва не сломался.

— Я замечательно! — Отшвыривая ладонь Ручья от своей головы. — Ты заслужил себе имя?

Ручей примолк.

— Да.

— Какое?

Ручей покачал головой.

— Не важно. Как Венден?

— Так же, — ответила мать Ручья. — Тебя не было всего несколько дней.

Про это он и не подумал. По его ощущениям, с тех пор, как он стоял здесь в последний раз, прошли годы.

— Всё-таки меня не было слишком долго.

— Что случилось?

— Можно мы… не будем об этом говорить?

— Твой отец ни о чём другом не говорил.

Он поднял на неё глаза.

— Если я чему-то и научился, так это тому, что я — не мой отец.

— Хорошо. Я рада. — Она ласково потрепала его по скуле, в её глазах блеснула влага. — Я рада, что ты здесь. Нет слов передать, как я рада. Есть хочешь?

Он встал, выпрямить ноги оказалось не так-то просто, и утёр слёзы тыльной стороной запястья. Вспомнил, что не ел с тех пор, как вчерашним утром покинул Героев.

— Можно бы поесть.

— Я разожгу очаг! — И Фестен припустил к дому.

— Пойдёшь в дом? — спросила мать.

Ручей уставился на долину.

— Я, наверно, немножко побуду тут. Расколю полено-другое.

— Давай.

— О. — И он снял с пояса отцовский меч, подержал в руке и протянул ей. — Можешь убрать подальше?

— Куда?

— Куда-нибудь, лишь бы я его не видел.

Она приняла меч, и ему показалось, будто с него свалилась тяжёлая ноша.

— Похоже, с войны может вернуться кое-что хорошее, — произнесла она.

— Лишь одно — вернуться с войны. — Он наклонился и поставил чурбан на колоду, плюнул на ладонь и взялся за дровяной топор. Топорище сидело в руках впору. Знакомо. С ним ему было куда удобнее, чем с мечом, это уж точно. Он сделал взмах и две ровные половинки кувырнулись в стороны. Он не был героем, и никогда им не станет.

Он создан рубить дрова, а не сражаться.

И в том — причина его удачи. Удачи большей чем у Терпилы, Стоддера или Брейта. Большей, чем у Дрофда или Виррана из Блая. Даже большей чем выпала Чёрному Доу. Он выдернул топор из колоды и отступил. Про тех, кто колет дрова, быть может, не слагают песен, но где-то вдали на всхолмье паслись ягнята, и блеяние их прозвучало музыкой. Прозвучало песней, слаще всех известных ему баллад о героях. Он прикрыл глаза и вдохнул запах травы и дыма. Потом открыл их и окинул взглядом долину. От умиротворения этого мига по всему телу пошли мурашки. Ни за что не верится, что он мог возненавидеть эти места.

Не так-то уж тут и плохо. Вовсе не так уж плохо.

— Итак, ты стоишь за меня? — поинтересовался Кальдер, беззаботно, как весеннее утро.

— Если для меня осталось место.