Наталья Резанова - Золотая голова

— они уклоняются от встреч с остальными. Старая вражда не забылась. И оказалась важнее памяти о родном мире и возвращении туда.

— Выходит, возвращение не является обязательным условием?

Тальви ответил не сразу. Что бы я ни говорила, до сих пор он меня не обманывал. Разве что себя. И если он задумал начать именно теперь…

— Нет. Условия вступают в силу, только если мы решим вернуться. А решение зависит от нас самих.

— А каковы условия?

— Мы должны вспомнить их сами.

— А если я не хочу никуда уходить?

— Это в твоей воле. Я не заставляю тебя. Так же, как не привязываю тебя к себе пожизненно.

— Ну, пошло… «ты должна сама почувствовать, что долг отдан», и тому подобная велеречивая чепуха.

— Теперь ты знаешь, что она означает. А потом — ты свободна.

— Ты больной человек, Гейрред Тальви! Головою скорбный! Ты можешь себе представить, чтоб женщина в здравом рассудке вот так согласилась оставить своего ребенка и уйти?

— Твоя мать оставила тебя и ушла.

— Моя мать умерла! Так же, как отец!

— Кто знает? Тел ведь не нашли. А Белая дорога, рядом с которой они исчезли, если ты внимательно читала «Хронику…. «, в древности считалась местом, откуда сюда прорвалось Темное Воинство. То есть, говоря языком хрониста, служило проходом между мирами.

— Это было тысячу с лишним лет назад!

— Но было. Большинство подобных мест вообще находилось вблизи Вала или на его территории. Почему — это уже другой вопрос. То, что автор «Хроники… » приводит в основном примеры, относящиеся к южной стороне Вала, — следствие его происхождения, а также излишней приверженности карнионским преданиям. Но он сам пишет, что именно Эрд оказался под первым ударом Темного Воинства. И силы, прорвавшие «ткань Вселенной», на Севере должны сказаться сильнее.

— Хватит мне зубы заговаривать. При чем здесь мои родители?

— Возможно, твоя мать пришла к тем же выводам, когда переселилась с Юга на Север. И здесь, путешествуя вместе с мужем, она могла обнаружить, как открыть старые Врата… или сломать перегородку. А мужа она, возможно, убедила последовать за ней.

— Думай, что говоришь!

— Тебе приятней считать их мертвыми? Я, кстати, не уверен, что именно так оно все и было. Но допускаю это. Пойми, наконец, что пора отрешиться от прежних представлений о любых связях — родственных, брачных, любовных… Твоя мать не боялась оставить тебя. Изгнанниками не правят чувства. Она рассчитывала, что ты вполне справишься одна. Я уже говорил тебе — мы от рождения гораздо лучше обычных людей приспособлены, чтобы выживать. Даже полукровки. Хотя убить нас, конечно, можно… Но если тебя утешит еще одно предположение — не исключено, что она собиралась вернуться. Или до сих пор собирается. Может, там прошел только один день, а здесь утекло двадцать лет. «Времени не существует»…

Он, наверное, в это верил. Он верил во все свои умопостроения. Но я помнила своих родителей — как мать пела мне песни и заплетала косы, как отец таскал меня на плече и брал удить рыбу за городом. Они ни за что бы не «отрешились от родственных связей»… И если бы я могла хоть на миг поверить, что они живы — где угодно, в любых мирах… Но я не стала объяснять этого Тальви. Им не правят чувства. Разве он способен понять, что такое любовь родителей и детей, да и любая иная? А если я об этом заговорю, мы окажемся как раз на том, с чего начали… нет, постойте, начали мы с другого.

Я перевела дыхание.

— А удалось ли Самитшу — кстати, как его христианское имя? — узнать, кто из южных финансистов и коммерсантов поддерживает Вирс-Вердера? И входит ли в их число банк Кортера?

Тальви вскинул голову. Но он не был удивлен подобным перепадом в разговоре. Наоборот, в его взгляде читалось удовлетворение. Тем, как быстро я справилась с собой?

— Страсть к исполнению долга, что выше естества, — еще одна черта потомков изгнанников. И разве она не свойственна нам обоим? — сказал он. И прежде, чем я успела что-либо возразить, добавил: — А имя почтенного советника — Бальтфрид.

Мне опять ничего не оставалось, как принять его правоту. Я столько раз говорила, что служу ему из долга, что наверняка подала повод к соответствующим выводам. Но ведь я совсем другое имела в виду!

Если бы я могла выразить, что…

А про кортеровский банк он мне ничего не сказал. Из чего я заключила, что сведения, добытые Бальтфридом — прошу прощения, альдерманом Самитшем, имеют предел. Что ж, будет мне чем заняться впредь.

— А вот, милостивые государи, еще одна история. В окрестностях Аллевы — это между Кинкаром и побережьем — лет пятьдесят назад завелись разбойники. Скьольдов тогда уже перебили, так что особых соперников у них не было. Но эти были совсем другими, чем Скьольды, от которых шуму было столько же, сколько и вреда, если не больше. Они нападали на одиноких путников, реже на тех, кто странствовал вдвоем, и только на тех, кто был при деньгах и ценностях, и никогда не оставляли свидетелей. Они, судя по всему, не мучили своих жертв, как этой порой случается на большой дороге. Просто убивали. Потому их никто никогда не видел и не знал, сколько их. Никто также не мог понять, откуда они узнают, кто из путников везет с собой деньги и по какой дороге. Все эти обстоятельства породили лавину слухов, один нелепее другого

— у страха, как известно, глаза велики. В Аллеву прислали чуть ли не драгунский полк, чтобы изловить душегубов. Но поиски и облавы ни к чему не привели. Зато жалованье, которое везли драгунам, было похищено. Впрочем, в последнем горожане не были уверены. Некоторые утверждали, что деньги, пользуясь возможностью списать все на разбойников, украл полковой казначей. Но так или иначе, по прошествии двух лет грабежи и убийства вдруг прекратились сами собой. Драгуны, от которых горожанам было гораздо больше беспокойства, чем от разбойников, ушли, в Аллеве вздохнули с облегчением, и постепенно стали все забывать. И забыли. И вот о прошлом годе умирает в Аллеве одна почтенная старая вдова — мать уважаемого семейства, богатая, благочестивая и добродетельная дама И на смертном одре заявляет, что не желает уходить в могилу отягощенной страшными грехами, ибо все богатства их дома нажиты неправедным путем Потому как все тогдашние грабежи и убийства совершила она вместе со своей подружкой. Им было тогда лет по шестнадцать — семнадцать. Она служила в городской гостинице, что позволяло без труда добывать нужные сведения, а подруга обеспечивала лошадей. Никто не подозревал и не опасался двух молоденьких девушек. И они тщательно заботились о том, чтобы никто не сумел их опознать. Потом они пришли к выводу, что денег у них уже достаточно и пора остановиться, пока удача не изменила. Они разделили добычу, подруга уехала на Юг, а та, что осталась, ушла со службы, заявив, что получила наследство. Вскоре она вышла замуж, удачно поместила капитал, и все шло прекрасно, но… Час пробил, ангел смерти явился, и так далее. И нет бы ей покаяться перед своим духовником, который вынужден сохранять тайну исповеди, нет, она сделала свое признание в присутствии многочисленных детей и внуков, врача и нотариуса. При этом завещания, где бы четко говорилось, что делать с неправедными деньгами, она не оставила. Вообще-то по закону прямые наследники получают все, независимо от наличия завещания. Но перед ними встал вопрос — что им делать, если все семейное достояние добыто кровью? И ведь не скроешь уже, в городе все известно… Вернуть награбленное, передать деньги на благотворительность? Но ведь это происходило так давно, имена убитых забылись, а деньги, обернувшись через банки и торговые сделки, — уже совсем другие. Когда я попала в тюрьму, они все еще не решили этого вопроса.