Александр Сальников - Революция 2. Начало

— От тебя не требуют наружного наблюдения. — Глобачев загасил окурок. Медленно поднялся и распахнул окно. Сырой петроградский воздух ворвался в прокуренную комнату. Рождественский поежился. — Это, скорее, работа изнутри.

Генерал-майор вернулся в кресло и уставился на подчиненного.

— По легенде — ты будешь приписан к думской комиссии от военного ведомства для обеспечения ее безопасности. С завтрашнего дня мы тебя временно увольняем.

Рождественский едва не раскрыл рот от удивления.

— Нельзя допустить обнаружения связи между тобой и Охранным отделением на этом задании. Позволить этого мы не можем никоим образом, — сухие канцелярские фразы сыпались на Рождественского. — Поедешь в штатском. Документы от Военного министерства и подробную легенду тебе передадут послезавтра к вечеру.

Рождественский почувствовал, как с виска побежала капля пота.

— Так что я должен сделать, Константин Иванович?

Глобачев смотрел на него, не мигая.

— Войти в доверие. Отслеживать происходящее. И обеспечить безопасность. В пути ведь всякое может случиться. Времена неспокойные. — Генерал-майор пристально посмотрел в глаза Рождественскому. Взгляд его сделался холодным и острым. — Но геройствовать не надо, подполковник. Если с господином Керенским произойдет нечаянная трагедия, думаю, Россия это переживет.

У Рождественского разом пересохло в горле.

— Если я правильно вас понял, ваше превосходительство…

— Я очень надеюсь, — перебил его Глобачев, — что вы поняли меня правильно, господин подполковник. Еще вопросы?

— Никак нет, — отчеканил Рождественский. Голос прозвучал сиплым, не родным.

— Ну а когда вернетесь, мы оформим поездку как отпуск. — Глобачев улыбнулся и хитро прищурился. — А к тому времени, глядишь, и револьвер какой-нибудь отыщется среди улик. Засиделись вы в подполковниках, господин Рождественский. Думаю, у меня найдется возможность исправить это досадное и несправедливое недоразумение. Я надеюсь, вы не будете против?

— Никак нет, — машинально повторил тот, пытаясь уложить в голове свалившиеся на него новости.

— В таком случае не смею вас задерживать.

Рождественский встал. Кивнул. И на деревянных ногах вышел из кабинета начальника Петроградского отделения по охранению общественной безопасности.

Словно автомат, Рождественский спустился к себе. Снял с вешалки шинель. Погасил свет. Щелкнул дверным замком. Зашагал по лестнице к выходу.

В вестибюле его окликнули:

— Господин подполковник! Господин подполковник!

Рождественский стеклянным взглядом уставился на ротмистра Богдановича.

— Увиделись? С его превосходительством?

Рождественский кивнул.

— Ну как они? Сильно гневались? — Ротмистр теребил в руках несвежий платок.

— Не особо, — проронил Рождественский.

— А чего от вас хотели? — уже вдогонку спросил Богданович.

— Повышение предлагал, — процедил Рождественский и хлопнул дверью.

В эту ночную пору Александровский проспект был пуст. Тихо горели фонари. Их свет мягко искрился в каплях мороси, и оттого казалось, будто каждый столб увенчан ангельским нимбом.

Рождественский поднял воротник шинели и поморщился. Под сердцем кольнуло и стало горячо. Втягивая сквозь зубы стылый воздух, он зашагал по мостовой.

«Вот, значит, как, — думалось Рождественскому. — Не усердие мое оценил его превосходительство. Не руку помощи протянул отчаявшемуся офицеру. То был крючок в мое сердце засажен. Да так искусно, что я и не заметил до поры. А теперь, стало быть, пора пришла. Потянул господин генерал-майор за леску. Подсек…»

Сердце, словно его и вправду рванули из груди, отозвалось новой болью.

«Найдут, значит, револьвер в уликах, — продолжал терзаться Рождественский. — Обнаружат. И бумаги по моему монгольскому делу подправят, уж это мы умеем. И всего-то делов, — горько усмехнулся подполковник, — избавиться от неугодного присяжного поверенного…»

Мимо прогрохотала по булыжнику запоздалая пролетка. Извозчик с надеждой косился на полицейского офицера, но тот, казалось, не видел ни его, ни повозки, ни бьющей подковами по притихшему проспекту лошади. Словно не в себе, вышагивал в сторону Мытнинской набережной.

Ноги сами вели Рождественского к дому на Васильевском острове. Он даже не заметил, что под ногами уже не булыжник, а дерево Биржевого моста. В голове ворочались мысли, в груди — сердце. Рождественский одолел десять пролетов, когда вдруг понял, что мост разведен.

Сунув в зубы папиросу, он навалился на решетку перил. Северный ветер бил в ноздри мазутным портовым запахом и срывал с кончика папиросы табачные искры.

«Как он там сказал? Опытный и надежный человек, — думал Рождественский, глядя, как прогорает на ветру папиросная бумага. — Кому можно доверить дело, за которое ни один порядочный офицер не возьмется… Дело, которое навсегда запятнает честь мундира… Настолько грязное дело, что и мундир-то придется снять…»

Снова резануло под сердцем. В груди стало нестерпимо горячо.

Рождественский сунул ладонь под шинель и наткнулся на твердое в кармане кителя. Пальцы сами собой расстегнули пуговицу и вытащили наружу маленькое насекомое. Серебристую фигурку сверчка. Ту самую, которую обнаружил у боевика Джамбалдоржа вместо револьвера и оставил себе как напоминание о чудовищной оплошности.

Рождественский скривился. Во время службы в Туркестане он ловил на сверчков черную рыбу — карабалык. Теперь на эту наживку поймали его.

Подполковник крепко сжал фигурку двумя пальцами, словно пытаясь раздавить серебряное насекомое. С трудом проглотил вставший поперек горла ком и с удивлением обнаружил, что в груди стало тихо. Там еще пекло и саднило, но это было уже не сердце, а одни лишь эмоции.

Подполковник Рождественский швырнул фигурку в реку. Швырнул от души, размахнувшись, что было мочи. Словно гранату на учениях. Словно вместе с ненавистным сверчком исчезли бы в темных водах Малой Невы все его воспоминания.

Все его беды.

Англия, Лондон, 25 июля 1916 года

Третью встречу главе секретной службы Джорджу Мэнсфилду Смит-Каммингу сэр Уинсли-старший назначил на Лестер-сквер в пять тридцать пополудни. Лучшего места в Лондоне, чем «Клуб бифштексов», для финального аккорда их переговоров было не сыскать.

Именно сегодня сэр Уинсли намеревался окончательно обговорить детали сомнительного мероприятия, предложенного ему Черчиллем и получившего в официальных бумагах Интеллидженс Сервис кодовое название «Операция “Целлулоид”». И в данном случае место определяло время, а не наоборот.

На правах старожила сэр Уинсли останавливался в клубе, когда дела семейные заставляли его покидать Эшли, а заботы Ордена — резиденцию в Мортлейке. Двери апартаментов на третьем этаже были гостеприимно распахнуты перед почетным членом клуба в любое время дня и ночи. Две комнаты, обставленные без роскоши, но с изяществом, успокаивали сэра Артура тишиной и зеленью обоев. Они олицетворяли благодатную мирную гавань в кипучем океане лондонской суеты, год от года рокочущем громче и громче. Здесь же, в «Клубе бифштексов», на протяжении долгих лет каждую третью среду сэр Уинсли собирал за карточным столом узкий круг старых друзей, которых, к его величайшему сожалению, становилось все меньше.