Питер Бигл - Последний единорог

Она снова легла.

Время от времени они заходили в деревни, Шмендрик объявлял, что он бродячий волшебник, и просил на улицах разрешения «песнями оплатить ужин, чуточку вас потревожить, слегка помешать спать и проследовать дальше». Почти в каждом городке ему предлагали ночлег и стойло для прекрасной белой кобылы. Пока детей не отправляли спать, он при свете фонаря давал представления на рыночных площадях. Не пытаясь сделать что-то значительное, он заставлял кукол говорить, превращал мыло в конфеты, но даже такие пустяки подчас не удавались ему. Однако детям представления нравились, их родители не скупились на ужин, а летние вечера были мягки и приятны. Спустя века Она все еще вспоминала странный шоколадный запах стойла и тень Шмендрика, пляшущую на стенах, дверях и трубах.

По утрам они продолжали путь, карманы Шмендрика раздувались от хлеба, сыра и апельсинов, и Она выступала рядом с ним — белая, как барашки на волнах в лучах солнца; зеленая, как сами волны в тени деревьев. Люди забывали его фокусы раньше, чем он исчезал из вида, но его белая кобыла тревожила по ночам многих селян, и не одна женщина пробуждалась в слезах, увидев ее во сне.

Однажды вечером они остановились в сытом благополучном городке, где даже у нищих были двойные подбородки, и мыши не бегали, а ходили вперевалку. Шмендрика тут же попросили отобедать с мэром и наиболее округлыми членами магистрата, а ее, как всегда неузнанную, отпустили на пастбище, где трава была подобна сладкому молоку. Обед был сервирован на открытом воздухе, на площади — вечер был теплым, и мэр хотел покрасоваться перед гостем. Это был превосходный обед.

За едой Шмендрик рассказывал истории из своей жизни бродячего чародея, наполняя их королями, и драконами, и благородными дамами. Он не лгал, а просто излагал события наиболее выгодным для себя образом, и рассказы его казались правдоподобными даже благоразумным членам магистрата. И не только они, но все на площади потянулись к рассказчику, чтобы понять природу заклинания, открывающего любые замки, если его произнести должным образом. И все они, затаив дыхание, рассматривали отметины на пальцах волшебника.

— Память о встрече с гарпией, — спокойно объяснял Шмендрик. — Они кусаются.

— И вы никогда не боялись? — робко удивилась молоденькая девушка. Мэр шикнул, но Шмендрик раскурил сигару и улыбнулся ей.

— Голод и страх сохранили мне молодость, — ответил он. Члены магистрата дремали и переговаривались за столом; искоса глянув на них, волшебник подмигнул девушке.

Мэр не обиделся.

— Это верно, — вздохнул он, сложив переплетенные пальцы над местом, где теперь находился его обед. — Мы здесь хорошо живем; если это не так, я ничего не понимаю в жизни. Иногда я думаю, что самая малая капля страха, голода нам бы не повредила — так сказать, обострила бы наши чувства. Вот почему мы всегда приветствуем странников, у которых есть новые истории и песни. Они расширяют наш кругозор… заставляют нас заглянуть внутрь… — Он зевнул и, постанывая, потянулся.

Один из членов магистрата неожиданно воскликнул:

— Боже, взгляните на пастбище!

Тяжелые головы повернулись на нетвердых шеях, и все увидели, что деревенские коровы, лошади и овцы сгрудились на дальнем конце поля и не отрывают глаз от белой кобылы волшебника, пасшейся на прохладной траве. Все животные молчали. Даже свиньи и гуси были безмолвны, как тени. Где-то вдалеке крикнул ворон, словно угольком перечеркнув закат.

— Необыкновенная, — пробормотал мэр. — Совершенно необыкновенная…

— Да, в самом деле, — согласился волшебник. — Если бы вы знали, что мне предлагали за нее…

— Любопытно, — сказал начавший разговор советник, — они ведь не кажутся испуганными. Словно благоговеют, как бы поклоняются ей.

— Они видят то, что вы разучились видеть. — Шмендрик уже достаточно подвыпил, а молоденькая девушка смотрела на него глазами и более ласковыми, и менее глубокими, чем глаза единорога. Он стукнул стаканом по столу и сказал улыбающемуся мэру: — Она более редкостное создание, чем вы осмеливаетесь думать. Она — это миф, память, нечто не-у-ло… неуловимое. Если бы вы помнили, если бы вы голодали…

Голос его потонул в топоте копыт и детском вопле. С гиканьем и свистом дюжина одетых в лохмотья всадников ворвалась на площадь, разбрасывая горожан, будто мраморные шарики. Они объезжали площадь, сбивая все, что попадалось на их пути, нечленораздельно похваляясь и неизвестно кого вызывая на битву. Один из них привстал в седле, согнул лук и стрелой сбил флюгер со шпиля церкви, другой схватил шляпу Шмендрика, нахлобучил себе на голову и с громким хохотом помчался по площади. Некоторые подхватывали на седло визжащих детей, некоторые довольствовались провизией и бурдюками с вином. Дико сверкали глаза на небритых лицах, барабанным боем звучал смех.

Толстяк мэр стоял, пока не встретился глазами с предводителем разбойников. Он поднял одну бровь, предводитель щелкнул пальцами, и кони сразу присмирели, а оборванцы умолкли, как деревенская живность перед единорогом. Заботливо опустили они детей на землю и вернули почти все бурдюки с вином.

— Джек Трезвон, пожалуйте, — невозмутимо произнес мэр.

Предводитель всадников соскочил на землю и медленно подошел к столу, за которым обедали советники с гостем. Это был громадный детина почти семи футов ростом, каждый шаг его сопровождался звоном и бренчанием колец, колокольчиков и браслетов, пришитых к его латаной куртке.

— Здорово, ваша честь, — посмеиваясь, хрипло отозвался он.

— Кончайте это, — сказал ему мэр, — неужели вы не можете являться спокойно, как воспитанные люди.

— Парни не причинят никакого вреда, ваша честь, — простодушно пробормотал гигант. — Сами понимаете, целыми днями в лесу, нужно ведь и немного расслабиться, так сказать, маленькая разрядка. Ну-ну, все, э?.. — И он со вздохом вытащил из-за пазухи тощий мешочек с монетами и положил на открытую ладонь мэра. — Вот, ваша честь, — сказал Джек Трезвон. — Это немного, но больше мы сэкономить не могли.

Мэр высыпал монеты на ладонь и недовольно тронул их пальцами.

— Ну, тут немного, — посетовал он. — Даже поменьше, чем в прошлом месяце, а уж и там было с гулькин нос. Жалкие вы грабители — вот вы кто.

— Тяжелые времена настали, — мрачно проговорил Джек Трезвон. — Не до́лжно нас винить, если у путников золота не больше, чем у нас. Из репки, как известно, крови не выдавишь.

— Я выдавлю, — мэр свирепо посмотрел на гиганта и поднес к его носу кулак. — Ну, если ты темнишь! — закричал он. — Ну, если ты греешь карманы за мой счет! Я выдавлю из тебя, я выдавлю из твоей шкуры все внутренности и вышвырну собакам! Катитесь отсюда, и передай это своему босяку-капитану! Вон, негодяи!