Питер Бигл - Последний единорог

Капитан Калли заснул после тридцатого куплета девятнадцатой песни, и Шмендрик, переставший смеяться несколько раньше, сразу же попытался освободиться. Изо всех сил он старался растянуть свои путы, но они не поддавались. Джек Трезвон обмотал его канатом такой длины, что его хватило бы на оснастку небольшой шхуны, канат был завязан узлами величиной с человеческую голову.

«Тихо, тихо, — успокаивал он себя. — Человека, способного вызвать Робина Гуда — нет, сотворить его, — нельзя связать надолго. Одно слово, желание — и это дерево семечком повиснет на ветке, а веревка будет гнить в болоте». Но даже не рискнув попробовать, он уже знал: то, что посетило его на секунду, исчезло, оставив вместо себя лишь боль. Он был как куколка, из которой вылупилась бабочка.

«Делай, как хочешь», — тихо сказал он. От звука его голоса Капитан Калли пошевелился и запел четырнадцатый куплет:

«Чтоб тебя повесили», — пробормотал волшебник, но Калли снова уснул. Чтобы освободиться, Шмендрик попробовал произнести несколько простых заклинаний, однако он не мог пользоваться руками, а на длинные заговоры у него не хватало дыхания. В результате всех его усилий дерево воспылало любовью к нему и принялось нежно нашептывать о счастье в вечных объятиях липы. «Вечно, вечно, — вздыхала она, — верность, которой не заслужил ни один человек. Я буду помнить цвет твоих глаз, когда весь мир забудет имя. Нет ничего бессмертнее любви дерева».

«Я помолвлен, — оправдывался Шмендрик, — с лиственницей, далеко отсюда. С детства. Конечно, по воле родителей, против желания. Безнадежно. Наша песня остается неспетой».

Дерево содрогнулось от ярости, будто его потрясла буря. «Чтоб ее поразила молния и покрыли галлы! — свирепо прошипело оно. — Чертова деревяшка, проклятое хвойное, лживое вечнозеленое, она тебя не получит, а через века все деревья станут вспоминать нашу трагедию».

Всем своим телом Шмендрик чувствовал, что дерево вздымается и опадает, как грудь, и он начал бояться, что от ярости оно расколется надвое. Веревки натягивались все туже, а ночь в его глазах уже становилась красно-желтой. Он попытался объяснить липе, что любовь прекрасна именно потому, что никогда не может быть бессмертной, потом он попытался разбудить Капитана Калли, но смог лишь слабо пискнуть. «Она желает мне добра», — подумал он и отдался возлюбленной.

Потом, когда он попытался вздохнуть, веревки ослабли, и он упал спиной на землю, хватая ртом воздух. Над ним стояла Она, кроваво-красная в его помутившемся взоре. Она прикоснулась к нему рогом.

Когда он смог подняться, Она повернулась, и волшебник осторожно последовал за ней, хотя липа была теперь так же спокойна, как любое дерево, никогда не знавшее любви. Небо было еще черным, но сквозь прозрачную темноту Шмендрик видел, как на него вплывал фиолетовый рассвет. Твердые серебряные облака таяли в теплеющем небе, тени тускнели, звуки теряли форму, а формы еще не решили, какими они собираются быть сегодня. Даже ветер размышлял о себе.

— Вы видели? — спросил он единорога. — Вы видели, что я сделал?

— Да, — ответила Она. — Это была истинная магия.

Чувство потери вернулось, холодное и острое, как меч.

— Теперь она ушла, — сказал он. — Она была у меня… я был у нее… теперь она ушла. Я не могу удержать ее.

Единорог молча, словно перышком, плыл в предрассветном воздухе впереди него. Совсем рядом знакомый голос произнес:

— Рановато покидаешь нас, волшебник. Люди расстроятся, не застав тебя.

Он повернулся и увидел прислонившуюся к дереву Молли Отраву. Одежда ее и волосы были растрепаны, покрытые грязью ноги кровоточили, она по-жабьи улыбалась.

— Удивительно, — сказала она. — Это была Дева Мэриэн.

И тут она увидела единорога. Она не шевельнусь, не произнесла ни слова, лишь ее светло-коричневые глаза внезапно наполнились слезами. Какое-то время она стояла неподвижно, затем, уцепившись за края своей юбки, присела на дрожащих ногах. Лодыжки ее были скрещены, глаза смотрели вниз, но все же Шмендрику потребовалось еще мгновение, чтобы понять, что Молли делает реверанс.

Он расхохотался, и Молли выпрямилась, покраснев до корней волос.

— Где ты была? — простонала она. — Черт побери, где ты была? — Она сделала несколько шагов к Шмендрику, но глаза ее смотрели за его спину, на единорога.

Когда она попыталась пройти мимо, волшебник преградил ей дорогу.

— Тебе не следует так говорить, — сказал он, еще не уверенный в том, что Молли узнала единорога. — Разве ты, женщина, не знаешь, как себя вести? Приседать тоже не надо.

Но Молли отшвырнула его с дороги и подошла к ней, ругая единорога, как заблудившуюся корову.

— Где ты была ? — Перед этой белизной и сияющим рогом Молли казалась пронзительно кричащим жучком, но на этот раз к земле были опущены старые темные глаза единорога.

— Я здесь сейчас, — наконец сказала Она.

Молли рассмеялась, не разжимая губ:

— Ну и что мне с того, что ты здесь?.. А где ты была двадцать лет назад, десять лет назад? Как ты смела, как ты смела прийти ко мне сейчас, когда я такая? — Взмахом руки она показала на отцветшее лицо, пустынные глаза, желтеющее, как осенний лист, сердце. — Лучше бы ты не приходила вовсе. Ну почему ты пришла сейчас? — И слезы вновь потекли по обе стороны ее носа.

Но Она молчала, и Шмендрик ответил:

— Она — последняя. Она — последний единорог на свете.

— Конечно, — фыркнула Молли. — Только самый последний на свете единорог может прийти к Молли Отраве. — Она протянула руку, чтобы погладить единорога по щеке, но обе они дрогнули, и рука прикоснулась к шее. Молли сказала: — Ничего. Я тебя прощаю.

— Единорогов не прощают. — Голова волшебника шла кругом от ревности и от зависти не к прикосновению, а к тому секретному, что происходило между Молли и единорогом. — Единороги созданы для нового, — сказал он, — для чистоты и невинности, для начинающих. Они для юных девушек.

Молли гладила шею единорога застенчиво и неуверенно, как слепая. Она осушала свои серые слезы белой гривой.

— Ты многого не знаешь о единорогах, — ответила Она.

Небо было теперь нефритово-серым, и деревья, еще мгновение назад казавшиеся нарисованными на пологе тьмы, вновь стали настоящими деревьями, шелестящими листвой на ветру. Глядя на единорога, Шмендрик холодно произнес:

— Пора идти.

Молли сразу же согласилась.

— Конечно, прежде чем эти бедняги наткнутся на нас и в отместку перережут тебе горло. — Она обернулась. — У меня были кое-какие вещи, которые я хотела бы взять, но теперь это ничего не значит. Я готова.