Ариадна Краснопёрова - Синяя бабочка плетельщика судеб

— А иногда влюбляется и поёт серенады под окном? — фыркнул я.

— И такое бывало. Бывали и «свадьбы» государств, и «разводы»… Но первое, что хочет человек — это сохранить свою целостность, жизнь. Ты что-нибудь знаешь о картах Таро?

Я вздохнул, сосредоточился. Сволочной император опять использует пять-десять аналогий, чтобы объяснить одну вещь.

— Шарлатанский способ предсказывания будущего?.. — припомнил я.

— Совсем не шарлатанский способ его контролировать. Картинки, выпадающие так или иначе — не значат ничего. Это просто куски картона — Или из чего их там нынче делают? — важно то, какую интерпретацию этому дают, как из множества символов и значений выбирают один, делают его реальным… Если оказался перед выбором — кинь монетку, и ещё до того, как она упадёт, ты будешь знать, чего реально хочешь. В любом случае, среди карт Таро есть один очень любопытный символ. Смерть.

— А что в нём любопытного?.. — не понял я.

— В том, что это твой символ, а не Ашера.

Застонав, я рухнул на кровать. О, давай, Хар, ломай мой мозг! Любитель ты наш вправлять мысли. То говорит не бояться своей силы, то утверждает, что моя карта — смерть.

— Помнишь, я говорил, что Гекката не боится смерти? — император сделал очередной прыжок в теме. — Она девочка умная, физическими предрассудками не обременённая и понимает, что смерть — это всегда лишь изменение. Смерть в картах Таро означает изменение. И ты — это изменение. Незапланированная катастрофа, случайность.

Я обнял плюшевого мишку и сердито засопел. Нет, может для управляющего судьбами Хара такие рассуждения нормальны, но я уже немного устал, утомился, распереживался и вообще хочу жрать.

— Лентяй, — укорил Гуахаро. — Общество обладает всеми недостатками, что составляющие его люди. Люди боятся смерти, боятся изменений, не понимая, что неподвижность ведёт к деградации. Вот что будет, если обычный воин не будет регулярно тренироваться и драться? Он обрастёт жиром, потеряет форму. Так и во всём остельном. Обществу постоянно нужны кризисы, изменения, чтобы продолжать развиваться, а не скатываться в состояние сытой деградации. Другое дело, что проблемы и кризисы должны быть посильными, например, моё вмешательство сильно откатило местную цивилизацию назад, потому что были уничтожены все культурные центры, выжили только полуграмотные люди с окраин. Я владею кризисами, которые могут убить, а ты — которые могут возродить.

— Хар, пожалуйста… Я очень устал, — простонал я.

Он присел рядом, коснулся волос кончиками пальцев.

— Извини. Наверное, это слишком много для тебя.

— Да уж точно, — пробурчал я. — Верните мне мою безрассудную молодую жизнь!

— Ты ж об меня самоубиться пытался. Ты уверен, что хочешь это вернуть?..

— Я не пытался самоубиться!

— Ага.

— Я лучше знаю, что я делал!

— Ну разумеется.

— Прекрати ржать!

— И не думал даже.

— Ну я же слышу!

— Ага. Но мне же лучше знать, смеюсь я или нет?..

Я вздохнул и попытался надуться. Не вышло: длинные пальцы самой судьбы чесали меня за ушком и злиться решительно не получалось. Пришла мысль, что чешут меня точно как обиженного пса, но она столкнулась с мыслью, что собакам троны не предлагают, застыдилась и быстренько самоубилась.

Чёрт.

— В общем… что я хотел сказать?..

— Не знаю. Поворчать, что несправедливый мир тебя слишком одарил?

— Точно! Эта… слушай, ну нельзя же быть таким гадом!

— А что я делаю?

— Чешешь!

Вышло обвинительно.

— Мне прекратить?

— Нет!.. Чёрт, не могу поверить, что я ввяжусь в тронно-божественную войну только потому, что меня вовремя почесали.

— Не ты первый, не ты последний, — философски заметил Хар.

— Но по идее чесать должна прекрасная принцесса! — взвыл я. Старый учёный наверняка знал какие-то волшебные точки на голове, из-за которых мысли начинали расслабляться и лениво потягиваться.

— Мне позвать леди Алифанию?..

— Да она скорее придушит, чем будет чесать. Нервная она какая-то.

— Прости её. У неё рушится мир, и она отчаянно цепляется за его остатки.

— А у меня не рушится?

— Но я же тебя чешу?..

Логи-и-ично…

Некоторое время я просто сопел, не думая ни о чём. А потом снова вспомнил про всю эту лабудень с тронами и божественностью.

— Слушай, я обычный приключенец, — приподнял голову я. — Ну ладно, не обычный. Во мне кровь сильфийского пацана, который не дружит с головой и не умеет удерживать своего настоящего друга в штанах. Я… я просто…

— Боишься?

— А это так называется? У меня сердце особо быстро не бьётся, душа в пятки не мигрирует, ничего особенного. Не уверен, что это страх.

— Тебе хочется закрыть глаза и представить, что ничего этого не было?..

Я уткнулся носом в подушку, подумал…

— Да.

— Значит, боишься.

— Это плохо?

— Я не оперирую такими критериями.

— Эм. Перефразируй.

— Хорошо или плохо — относительная оценка. Хорошо для кого? Плохо для чего? Уточни вопрос.

— Для меня плохо бояться?

— Нет.

— Для тебя плохо, что я боюсь?

— Нет.

— А для остального человечества?

— Ты и я — не люди, — уточнил мой занудный чесальщик. — А человечеству на тебя глубоко плевать.

— Ну спасибо, успокоил…

— Я серьёзно. Наличие той или иной магической силы не делает тебя более важным для человечества. Или менее важным.

— А если не запутывать меня?

— Ошибок не существует. Потому что не существует правильных ответов.

— Я тебя убью.

— Да обещаешь только, — фыркнул император. — Ладно. Ничего не предрешено, так?

— Ты же Судьба! Конечно, всё предрешено!

— Так вот, как Судьба, я тебе говорю, что ничего не предрешено. У меня есть, конечно, планы, на ближайшие лет двести, но… я не против их поменять, если вылезет что-то другое.

— Прекрати. Меня. Путать, — чётко произнёс я и, подумав секунду, добавил: — И пугать, пожалуй, тоже не надо.

— Чесать?

— Да, спасибо.

Силы выползти из кровати у меня появились только к следующему вечеру. Я же гений, я не мог не вспомнить, что после колдовства — особенно масштабного и с непривычки, — наступает откат. Риваша как-то сожгла полпоместья, а потом сама провалялась целую неделю, прерывая сон только для того, чтобы поесть и сходить в туалет.

Если вспомнить, что натворил я… странно, что я проснулся в этом веке. А Гуахаро ко мне ещё со всякими разговорами приставать пытался.

Кстати, об этом.

Вздохнув, я решительно постучался в дверь его кабинета.

— Морин? — из-за двери выглянул удивлённый император. — Ты чего стучишься? Заболел?

Я кашлянул, чувствуя внезапную неловкость. Действительно, чего это я?

— Мы… мы можем поговорить?

— Конечно. Заходи. Может, выпьешь?.. Выглядишь каким-то напряжённым.