Аркадий Застырец - Кровь и свет Галагара

Ал Грон, невысокий юноша с раскрасневшимся от возбуждения лицом, с глазами, напоминавшими пару спелых ягод висиллы и довольно большим носом, слегка загнутым книзу, радовался как ребенок, хотя и старался выглядеть степенным. И он сумел отличиться в тот день — разогнав своего гаварда, мечом в правой руке поддел и подбросил одно за другим четырнадцать колец, а копьем в левой поймал все четырнадцать и возложил их к ногам своей возлюбленной Чин Дарт, в смущении потупившей взор.

Смуглое лицо третьего героя цветом и блеском было схоже с отполированным куском речного афата яйцевидной формы, висевшим у него на груди. Гордо повернув и вскинув голову, он растянул острозубый рот в самодовольной улыбке, когда в толпе стали дружно выкликать его имя: Тан Заф!

Тан Заф завоевал всеобщее расположение, когда в разгар традиционной сарпады остался один на один с разъяренным сарпом. Зверь мчался на него, покачивая торчащими из боков и спины древками. Храбрый юноша сумел удержать своего гаварда, едва не вставшего на дыбы и направить его прямо навстречь чудовищу. В последний лум, когда казалось, уже ничто не спасет храбреца, подгоняемый плетью гавард с ревом взвился в прыжке и вместе с Тан Зафом перелетел через сарпа. Пока неповоротливый зверь с ворчанием топтался на месте, не в силах уразуметь, куда подевался его смертельный враг, — Тан Заф умчался керпитов за триста, развернув, остановил своего гаварда, выхватил четыре копья, встряхнул привязанную к ним сеть и приготовился к броску. Как только сарп, наконец, углядев своего врага, сорвался с места, молодец всеми четырьмя швырнул сеть на копьях круто вверх, словно хотел поймать ею облако. Но верным был его расчет. Все убедились в том, когда копья с зубчатыми наконечниками юцазак описали в воздухе каждое по крутой дуге и с низким звоном глубоко ушли в землю, словно обозначив углы невидимого квадрата, а сеть накрыла свирепого сарпа, остановив его тяжелый бег в уктасе (не более!) от невозмутимо восседавшего в седле Тан Зафа. Он, спешившись, подошел вплотную к запутавшемуся в сети сарпу и похлопал его по плоской массивной холке двумя руками. Восторгу созерцавших эту победу не было предела. Вот и теперь они не унимались, выкликая хором:

— Тан Заф! Тан Заф! Храброму — слава!

Рука об руку с Тан Зафом выступал его лучший друг Бер Сан. Круглоголовый, безволосый, он, как всегда, выглядел угрюмым и только изредка поднимал светлые глаза из-под сдвинутых к массивному носу густых радужных бровей. Никто лучше Бер Сана не умел обращаться с метательными ножами. Всего лишь четырежды поднялась и опустилась колотушка, ударяя в большой гаргаст — и этого времени хватило Бер Сану для того, чтобы с расстояния в один уктас метнуть в цель сорок ножей. Невозможно было уследить за четверкой его мелькающих рук с тонкими белыми пальцами. Когда же мелькание прекратилось и Бер Сан отвернулся, скрестив руки на груди, восхищенные сородичи увидели, что все сорок ножей вонзились в щит двумя ровными линиями и их сверкающие на солнце алые рукоятки образовали правильный крест, перечеркнувший белое поле мишени.

Среди героев дня оказались к тому же братья Хи Дап и Хи Гар, бесподобно владевшие мечами, топорами и боевыми косами, жизнерадостный Са Эт, выигравший гонку на колесницах, скромный Ог Лон, не знавший равных в обращении с мягкими копьями и кнутом, и, конечно, силач Тоб Мон, всеобщий любимец, на двадцать тикубов перенесший на спине помост с тремя гавардами.

Спустившийся из-под бархатистого навеса, возведенного на одном из склонов, окружавших площадь Зьаф, великий Син Ур обнял всех по очереди и раздал награды. Но лучшей наградой было слово царя, а он нашел, что сказать каждому, и каждого при этом назвал по имени. И всем названным предстояло отличиться в грядущих войнах.

Вновь запели зулы и зарокотали гаргасты. Солнце скрылось. Вспыхнули, поплыли и закружились по улицам Айзура золотистые огни факелов. Трудный и радостный день завершился шумным застольем. Пировали возле костров в шатерных станах, пировали во всяком доме цлиянской столицы, пировали и во дворце, куда Син Ур с почетом ввел сказанных юных героев.

Но не успели собравшиеся в ногах царя расположиться по старшинству за пиршественным столом, как в высоком дверном проеме показался незнакомец в сером плаще и в сером же куколе, надвинутом на лицо.

— Позволит ли мне великий царь Белобровый Син Ур войти в свой дом и принять участие в пире? — спросил он с легким поклоном.

— Кто бы ты ни был, входи, если не прячешь оружия под плащом и не затаил злобы в сердце. Нынче, в светлый праздник Золоват все двери Айзура открыты, — невозмутимо ответил Син Ур.

— Злоумышленники тебе не страшны — вижу, как в прежние времена, четверка жизнехранителей и в праздник стоит за твоими плечами: никому эти молодцы не позволят поднять на тебя руку, — сказал незнакомец, скинул угрюмый плащ, открыв сверкающие одежды и ясное белоснежное лицо, обрамленное ниспадающим голубым оперением, и продолжал, — но неужели пятнадцать зим разлуки не дают тебе узнать главного жизнехранителя всего Цлиянского царства, неужели все это время ты не мечтал о встрече с тем, кто приводил тебя под крыло победы в сражениях у Глиона и на Плаунном лугу?

Теперь все собравшиеся за пиршественным столом и сам великий царь вскочили и замерли в полной тишине, взорвавшейся счастливыми криками, как только онемевший от радости Син Ур бросился навстречь благородному дварту Су Ану и преклонил перед ним колени.

Всю ночь пировали в Айзуре. Никто не сомкнул глаз — и только те, кому наутро предстояло вновь показать себя, забылись крепким мальчишеским сном в черных шатрах, возведенных неподалеку от площади Зьаф.

Недолго наслаждались трапезой и Син Ур с Су Аном. Отпив по глотку из братской чаши, пущенной затем по кругу, они удалились в укромные покои, где долго беседовали с глазу на глаз. О чем — неведомо, кроме них, никому. А с первым отблеском восходящего нового солнца благородный дварт и великий царь распрощались — и Су Ан, завернувшись в угрюмый плащ, скрылся с глаз, исчез, растаял, оставив по себе нерушимую веру в его невидимое присутствие.

В тот же час на рассвете в распахнутые по праздничному обычаю ворота Айзура, обеспеченного в границах Цлиянского царства бессонными разъездами и дозорами, въехали Ур Фта и Кин Лакк. Никем не замеченные, промчались они вдоль крепостной стены и спешились возле кузницы старого Нона.

Был он слеп так же, как царевич, но большую часть своей жизни прожил зрячим и знал, какое счастье — видеть своими глазами торжества светлого Золовата. С тех пор, как с ним приключилась беда, старый Нон редко покидал свою кузницу. Ведь потерял он зрение, но не потерял мастерства — мастерство-то в руках осталось. Ур Фта знал, что и в праздник он раздувает горн и стучит своим молотом по наковальне.