Аркадий Застырец - Кровь и свет Галагара

Проехав сколько-то аэталов, Нодаль обернулся и уже не увидел позади ни дыма над домиком раравы, ни укрытого мягким густым снегом Асфорского леса. Кругом не было ни деревца — только голая степь до горизонта, безмолвная и белая, словно отполированная поверхность бесконечно-громадной мабровой глыбы. Да по правую руку вдали угадывались заросли, скрывавшие берег незамерзающего извилистого Сара.

Повинуясь какому-то загадочному внутреннему зову, витязь с посохом не свернул на дорогу, ведущую в Набир, и уверенно направил своего гаварда вверх по течению этой великой реки, берущей начало неподалеку от Саклара, того самого, где впервые встретились они с царевичем и Кин Лакком. Избранная дорога была хорошо знакома Нодалю — через две ночевки она должна была его привести в дорогое и памятное место.

Не станем рассказывать о том, как аэтал за аэталом он одолевал заснеженную равнину, как распевал залихватские песни тсаарнских рыбаков и лесорубов, чтобы отогнать тоску одиночества, как собирал на ночь костер, ломая тонкие голые ветки прибрежного кустарника. Не станем перечислять многие трудности и опасности, показавшиеся ему детской забавой в сравнении с недавно пережитым и легко побежденные. Заметим только, что сердце в богатырской груди сжималось все крепче и неизбывная печаль томила его все тяжелее. Ибо место, к коему он приближался, было разоренной обителью светлой памяти благородного дварта Олтрана, некогда приютившего и терпеливо научавшего Нодаля воинскому ремеслу и иным премудростям.

Два дня и две ночи и еще один день провел он в пути, а на закате третьего дня подъехал к руинам обители Небесного Взора. От окружавших ее в лучшие времена серых стен высотой в два агара остались лишь груды камней, местами призрачно хранившие былые очертания маленьких бастионов. А из внутренних построек уцелели только несколько павильонных столбов да три этажа из девяти чудесной башни Бесконечного Приближения.

Нодаль обвел развалины медленным взором и сокрушенно качнул головой. Наступившие сумерки усиливали чувство бездонной печали от невозможности вернуть этим местам минувшее процветание. Он впервые видел эти каменные останки и, пытаясь представить, что за сила, полная исполинской сверхагарской злобы обрушилась на жилище Олтрана, остановился на единственном образе, соответственном увиденному. То был, как ты, верно, уже догадался, образ проклятого дварта Ра Она. Разве без его участия криане сумели бы сокрушить великого Олтрана? Разве под силу им было разрушительное дело, коего унылые следы приходилось теперь созерцать славному витязю?

Огибая груды камней, он шагом пустил своего гаварда, охваченный бурей воспоминаний и гневными мыслями о справедливом отмщении. А когда поднял голову, невольно вздрогнул: в третьем от земли оконном проеме того, чем стала башня Бесконечного Приближения, мерцая, качался яркий свет, и отблески его сверкали на снегу в сгустившейся темноте подобно горстями рассыпанным тегаридам.

Горький опыт минувшей осени здорово поубавил безрассудства и ни на один халиат — храбрости в сердце славного витязя. Теперь он действовал расчетливо и осторожно.

Привязав гаварда к одному из нерушимых павильонных столбов, он стремительными короткими перебежками преодолел расстояние, отделявшее его от останков башни, и прижался к едва освещенной стене. Пристально оглядев ее до светящегося проема, он извлек из ножен подаренный Цалпраком кинжал и с ловкостью лесного пагрика вскарабкался наверх.

Здесь ему повезло — из стены торчали обломки железных прутьев. В один из них он вцепился рукой, в другой уперся ногами. Теперь положение позволяло ему, свесив голову, заглядывать внутрь башни справа и сверху. Так и сделав, он убедился, что зал, освещенный парой-другой факелов и жарко полыхающим в пристенном очаге пламенем, почти целиком открыт его взору.

Возле очага стоял грубо сколоченный ослон с высокой спинкой. На нем восседал незнакомец в роскошном черном сигоне, расшитом золотой нитью и с меховыми опушками, накинутом на голое тело. Нодаль сразу же пристально вгляделся в его худощавое смуглое лицо с глазами, походившими на глаза голодного порска, и длинными тонкими усами, оттенявшими гладкий, раздвоенный глубокой складкой подбородок. Сомнения быть не могло: этого лица он никогда прежде не видел.

За спиной у незнакомца стояли навытяжку двое здоровенных криан, вооруженных зайгалами, а еще двое с затейливыми саркатскими секирами в руках охраняли вход. Посреди зала Нодаль увидел со спины щуплого юношу зим пятнадцати-шестнадцати на вид, облаченного в длиннополый тифсал из темной таранчи. Понурив наголо бритую голову, он молча теребил длинную тонкую косичку, в которую был заплетен оставшийся у него на затылке пучок смоляных волос, и, как можно было догадаться, дрожал всем телом.

— Подойди ближе, — сказал усатый незнакомец и вытянул перед собой ноги в желтых тарилановых сапогах с багровой бахромой. Юноша приблизился на шаг.

— Ближе, ближе, еще ближе, становись передо мной на колени!

Юноша, нерешительно повиновался, но, приблизившись, отвернулся, по-видимому, не желая опускаться на колени перед усатым. И Нодаль приметил слезы, сверкнувшие в его глазах. Меж тем усатый щелкнул пальцами и, не оборачиваясь, указал на жалкую фигурку своим вооруженным слугам. Те кинулись вперед и в один лум поставили юношу на колени.

— Сними-ка с меня сапоги! — приказал усатый. Юноша попытался вскочить на ноги, но его удержали, и тут же с двух сторон перед его глазами блеснули смертоносные лезвия зайгалов. Не в силах сопротивляться, он неохотно взялся за сапог, протянутый прямо ему в лицо.

— Скажи: «Слушаюсь, господин Цул Гат»! — опять приказал усатый. Несчастный пробормотал что-то невразумительное. А у Нодаля в груди поднялось и заклокотало неодолимое чувство омерзения, и он отчетливо уразумел, что вызвано оно прозвучавшим под сводами зала именем. В отличие от лица усатого негодяя, его имя Нодаль уже встречал однажды. Но где, когда, в связи с какой мерзостью? На эти вопросы его память не спешила отвечать. Ну, а твоя-то, надо полагать, уже ответила?

Пока Нодаль тщетно ворошил воспоминания, бедный юноша кое-как стянул сапоги со своего мучителя. А тот, довольно ухмыляясь, проговорил:

— Давай, раб, лижи мне ноги своим языком да прежде скажи «Слушаюсь, господин Цул Гат» так громко, чтобы стражники у входа слыхали!

И он рассмеялся отвратительным смехом, когда один из его слуг изо всех сил ткнул юношу в спину кулаком, побуждая выполнять сказанное.

Терпеть подобное безобразие Нодаль уже не мог. Это было выше его сил. К тому же прут, в который он упирался ногами, все больше изгибался под тяжестью богатырского тела. Еще несколько лумов — и он рисковал повиснуть на руках, потеряв из виду происходящее в башне. Славный витязь не стал этого дожидаться и, подтянувшись, закинул ноги в оконный проем.