Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — император

Можно бы уже проскользнуть под стеной, но мы смотрели, как прекрасно и страшно горят толстые нити, подбираются к паукам, те корчатся, пытаются спастись, нити под ними рвутся, пауки падают…

Первый, ударившись оземь, взорвался праздничным фейерверком, горящие брызги плеснули на стену, по ней поползли на пол огненные струи. Еще два паука упали и взорвались, но уже не так эффектно, мало клея в пузе, остальные падали один за другим и горели с легким потрескиванием.

— Теперь я понял, — пробормотал Альбрехт, — зачем поджигаем вражеские города. Так хорошо мирно смотреть в огонь…

С сожалением отрываясь от прекрасного зрелища, я крикнул жестко:

— Жечь все, что может гореть! Пусть даже мы сгорим, но чтоб и этот Маркус сгорел!..

Норберт вздохнул.

— Было бы чему гореть. Шкура из металла толщиной даже не знаю, непонятный камень внутрях, если это камень…

Альбрехт сказал уверенно:

— Все, что не дерево, — камень. И ничего нет! Все просто, как его величество король Ричард. Прост и понятен, когда прост и понятен. Он велел поджигать все непонятное на тот случай, вдруг да горит.

— Тогда и мы сгорим в жарком огне, — сказал Сигизмунд мечтательно, — но и врага утащим с собой.

— А если сгорим только мы? — спросила Боудеррия. — Засчитается как подвиг?

Сигизмунд посмотрел на меня с вопросом в чистых ясных глазах. Я ответил сварливо:

— С этим к отцу Дитриху. Кто-нить запомнил, на сколько мы поднялись?

Сигизмунд уточнил:

— В духовном смысле?

На него не цыкнули, но так посмотрели, а Тамплиер проговорил в серьезном раздумье:

— Я могу только по времени… Могу сказать абсолютно точно, шли мы долго.

Сигизмунд сказал задумчиво:

— Поднимались больше, чем опускались, но, боюсь, еще идти, как вы говорите, весьма зело, а то и обло. Зато сколько славных подвигов совершим! Сколько чудовищ встретим!

Остальные промолчали, Альбрехт вообще посмотрел на юного паладина с подозрением, но Сигизмунд чист и настолько светел, что Альбрехту, судя по его виду, стало стыдно и явно захотелось обратно в болото.

— Да, — согласился Норберт, — чудовищ мы встретили мало. Хотя мне на три жизни хватит.

Сигизмунд заверил чистым ясным голосом:

— Будут еще, доблестный сэр Норберт! Мы красиво и доблестно падем и алой кровью своею, как говорит его величество, упоим сталь…

Альбрехт быстро зыркнул в мою сторону.

— Его величество много чего говорит, — буркнул он тихонько. — Оно у нас грамотное и много чего ненужного знающее, как и положено культурному человеку. Вот только какой из культурного человека король?

Норберт, к которому он обратился как к соседу, помотал головой.

— Не представляю. А кто у нас культурный?

Альбрехт кивнул в мою сторону.

— Вот оно.

Норберт ахнул.

— Что? Король Ричард?.. С чего ему быть культурным? Королям культура противопоказана.

Я рыкнул:

— Что за цирк устроили?.. Вперед и без оглядки!.. За мной! Кто отстанет, тот куплен филигонами.

Не успел сделать пару шагов, догнал Альбрехт, на плече моток толстых веревок, как я решил сперва, но он, жадно хватая широко раскрытым ртом воздух, прокричал:

— Ваше величество!.. Погодите, ваше величество!

Я смерил его злым взглядом с головы до ног.

— Ну?

— Это, — прохрипел он, задыхаясь от усталости, — паутина… я успел спасти от огня несколько нитей… смотрите, какие толстые…

Я спросил, начиная догадываться:

— На факелы?.. Это средство от мужской силы?

— Не от, а для, — поправил он с возмущением, — кому-то может понадобиться от?.. Но вообще-то можно и на факелы, если совсем уж прижмет…

Я быстро повернулся к сэру Норберту.

— Организуйте. И снабдите. Это весьма!.. Видите, что значит народная инициатива лорд-канцлера и поддержка легитимной власти?.. Это несбыточная мечта любого тирана и угнетателя.

— Вот так пробираться, — уточнил Норберт, — по странным ходам, прячась от пауков? Это ваша мечта?

— Сэр Норберт, — сказал я с укором, — а разве это не идеальная жизнь для мужчины? Вот смотрите на герцога. Да не туда смотрите, теперь у нас сэр Альбрехт не сэр Альбрехт, а герцог Гуммельсберг! Вот он хоть и сворачивает всегда налево, но готов всю жизнь здесь пробираться на четвереньках… Ведь правда, ваша светлость?

Альбрехт проговорил с неохотой:

— Да, конечно, ваше величество… Всю жизнь мечтал вот так как бы вот. Там по болоту среди лягушек, уже весь в бородавках, здесь пауки размером с баранов, одними бородавками не отделаюсь… Разве не счастье?

— Вот видите, — сказал я Норберту наставительно, — настоящие мужчины правильно понимают истинное счастье, а не то, что считают счастьем простые и ни разу не грамотные… А теперь двигаемся-двигаем-ся, не спим! Сколько можно? Ну одну минуту, ну две, но три — это уже свинство!

Альбрехт напомнил:

— Да никто и не спит, ваше величество!

— Это иносказательно, — сказал я, — быстрее, орлы. Чувствую, сэр Волсингейн еще дерется. Боудеррия сумела вырастить героев.

Боудеррия ничего не ответила, только отпихнула и прошла вперед.

Впереди совершенно бесшумно левая и правая стена медленно сдвигаются, коридор, и без того узкий, становится совсем уж, все заговорили в беспокойстве.

— Можем проскочить, — сказал я, — все готовы?

Сэр Норберт проговорил угрюмо:

— Еле ноги волочу, но если надо, то хоть зайчиками…

— Мышками, — заверила Боудеррия.

Я вскинул руку.

— Тихо!.. Ждем.

Они остановились за моей спиной, хриплое дыхание жжет мне спину, Боудеррия вздохнула и вернула мечи в ножны.

— Что-то не так?

— Возможно, — сказал я, — это просто цикличное…

— Что-что?

— Вроде дыхания, — объяснил я. — Или сердцесту-чания… Хотя для легких всего Маркуса это мелковато, но подождем чуть…

Стены сдвинулись уже настолько, что если бы мы и успели проскочить половину, то ярдов через двадцать впереди нас бы зажало. Думаю, от всего отряда остались бы сухие шкурки толщиной в кленовый лист, стены выглядят живыми, но все-таки из металла…

Они подошли одна к другой настолько близко, что даже всегда спокойные Тамплиер и бесконечно верящий в меня Сигизмунд задержали дыхание.

У меня мелькнула безумная мысль, а вдруг стены того, щас ка-а-ак аннигилируют!.. Маркусу же нужна энергия?..

— Будут бодаться, — предположил Норберт.

— Я ставлю на левую, — ответил Альбрехт.

Я тоже невольно задержал дыхание и по тому, как стало тихо за спиной, понял, весь отряд застыл в страшном ожидании.

Стены соприкоснулись, я все еще не дышал, ожидая чего-то страшного, однако ни взрыва, ни лязга, ни скрежета, стены вошли одна в другую.

Вошли и продолжали вдвигаться, как гигантские вакуоли, а может, и не вакуоли, совершенно бесшумно, словно не из плотного металла, а из разреженного газа.