Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — император

Факел остался только в руке Альбрехта, козлоногие ослеплены наполовину, ориентируются больше по запахам, но оно дает слишком смазанную картину, потому нередко наносили страшные удары в пустоту, а в ответ стальные мечи рубили головы, рассекали плечи, с треском вскрывали грудные клетки.

Тамплиер грозно ревел и крушил со страшной силой, я втайне ликовал от его неутомимости, филигоны отлетают от него без рук и голов, а то и рассеченные пополам, а сам он, залитый своей и чужой кровью, продолжает рубить без остановки и отдыха.

Сигизмунд двигается рядом, его движения показались мне намного более быстрыми, чем у громоздкого Тамплиера, но тоже забрызган кровью, пару раз вообще останавливался, опустив меч, Тамплиер его моментально прикрывал, и Сигизмунд снова бросался в бой.

Один раз я даже видел, как филигон нанес юному паладину смертельную рану. Кровь ударила из разорванной артерии на шее тугой струей, Сигизмунд выронил щит и зажал рану ладонью. Тамплиер прикрыл своим огромным, как ворота сарая, щитом, а Сигизмунд, залечив рану, снова бросился в бой и одним ударом снес голову обидевшему его филигону.

Потом, среди трупов, торопливо переводили дух, мне показалось, что пол слегка вздрагивает.

— Только бы не взлетели…

Норберт сразу спросил:

— Если они улетят, то и мы?

Я запнулся, выбирая осторожный ответ, а Сигизмунд воскликнул восторженно:

— Так это же здорово! Увидим новые и необычные королевства!

А Тамплиер сказал гулким голосом:

— Но сперва захватим этот Маркус прямо в полете!.. И вернемся с победой и богатой добычей. Вот удивится леди Акватисса!.. Ее отец перестанет бараниться и отдаст ее руку сэру Сигизмунду…

— Пусть берет ногу, — посоветовал Альбрехт. — На ногах мяса больше.

Я сказал измученно:

— Десять минут, чтобы перевести дух. А потом начинаем наш последний и решительный.

Норберт взял из руки герцога факел и всматривался в стену, наконец проговорил сдавленным голосом:

— Ваше величество… можно вас на минутку?

— Конечно, — ответил я, — как будто я не король!

Не реагируя на шуточку, он молча указал на стену и поднял факел выше. Я шагнул ближе и оторопел, чувствуя, как все мои предыдущие построения рассыпаются в прах.

На стене четко и уверенно начертаны некие знаки, нечто такое, как если бы на букву накладывали по цифре, а потом и заштриховывали. Что-то вроде иероглифов или пиктограмм… скорее все-таки пиктограммы.

— Ваше величество?

— Погодите, граф, — попросил я, — ваш король изволит думать, пусть вас это не удивляет… Что, граф? Да за открытие письменности вас можно сразу в принцы!..

Он поклонился с самым невозмутимым видом.

— Ваше величество, я всегда думал, что открывают письменность как-то по-другому… Вы что, в самом деле видите в этом смысл?

— Вижу, — ответил я сдавленным голосом, — хотя и не понимаю. Все в мире имеет смысл, дорогой граф! Даже филигонов Господь зачем-то сделал для нас.

— Для нас?

Я скромно перекрестился.

— Все сделано для нас, даже Вселенная.

— Ох…

— Только мы, — сказал я благочестиво, — и Господь!.. Все остальное… не в счет. А эти письмена… письмена… дайте сосредоточиться…

Голова трещит, письмена уже разбираю и понимаю их смысл, мозги идут штопором от того, что не понимаю: если филигоны животные, то как у них может быть развитая письменность?.. С другой стороны, если посмотреть ширше, то даже у муравьев уже развита в достаточной степени: любые виды умеют оставлять на земле метки, сообщающие, в какой стороне добыча и на каком расстоянии, собаки оставляют метки, вкратце рассказывая о себе самые важные данные, а медведь дерет когтями деревья по периметру своего участка, вставая на дыбы и поднимаясь на цыпочки, чтобы по содранной коре видели, какой он огромный и страшный.

У филигонов те же самые метки, ведь первые пиктограммы тоже всего лишь метки, как и усложненные до создания иероглифов, я вот читаю уже достаточно свободно, спасибо великим предкам герцога Готфрида, они же теперь и мои, все понимаю, но вот просматриваю и уже понимаю, абстрактных записей здесь и вообще быть не может. Не найду и рассуждений о природе Вселенной, как и критики чистого разума Гегеля…

— Все в порядке, — сказал я авторитетно, — нам попали в руки секретные и полусекретные записи врага. Мы, конечно, воспользуемся, а как же иначе? Как только придумаем, как.

Норберт старательно светил мне, я двигался вдоль стены, читая и перечитывая, а за спиной Альбрехт сказал с тревожным вздохом:

— Не прислали бы они еще такие же. Эти… Маркусы!

Я буркнул:

— Не пришлют.

— Ваше величество?

— Уже прислали бы, — ответил я. — Еще давно. Но что-то не дает им чаще, чем раз в пять тысяч лет. Либо дело в пространстве, либо этот Маркус по возвращении… гм… должен отдыхать и восстанавливать силы в течение пяти тысяч лет.

Он посмотрел на меня в изумлении, но подумал, посерьезнел, ответил с уважением:

— Вот что значит государь! Вы прям как в колодец плюете. В смысле, смотрите..

— Навредить бы в этом, — сказал я. — Может быть, другого Маркуса построить и не сумеют. Кто знает, что это за штука такая.

Он спросил быстро:

— Принадлежало древним?

— Кто знает, — ответил я. — Наша задача — суметь выжить сейчас. И победить, конечно. На остальные вопросы ответим потом.

— Без побед нет жизни, — согласился он. — Господь велел плодиться и размножаться, а как это без побед?

— Никак, — подтвердил я. — Так что, если встретите еще кого, бейте первыми и убивайте сразу. Это повышает самооценку и служит высокому делу размножения.

Еще раз пересмотрел значки — письменность филигоны так и не создали, — все просто и дико примитивно, хотя восхитительно понятно и легко. Вот значок, изображающий ужас, смерть, погоня, желание есть, охота на дичь, снова погоня, убийство, пир…

В стене углубление, где поместился бы кролик, но закрыто прозрачным стеклом, если это стекло, а сверху еще и металлической решеткой. В нише нечто выступает из стены, похожее на гриб, у меня в черепе сразу зашевелились некие смутные ассоциации.

Справа донесся стремительно приближающийся стук копыт, выметнулись козлоногие. Боудеррия с криком прыгнула навстречу, опережая всегда готового к драке Тамплиера и послушного Сигизмунда, а я закричал:

— Сэр Тамплиер, — крикнул я, — сбейте эту решетку!

Он зло оглянулся.

— Всего лишь?

— Это же филигоны, — рявкнул я, — не меряйте по своей конюшне!

Он метнул ненавидящий взгляд, но Сигизмунд встал рядом с Боудеррией, им подсвечивает факелом измученный Норберт, Альберт ударил на филигонов сбоку, и он сопел, стонал, матерился, я слышал за спиной сдавленные хрипы, но оглянуться не могу, прикрываю его от ударов.