Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — император

— Что?.. — спросил Норберт. — Как это?

— В линию, — ответил я отстраненно, — или в шахматном порядке. Какое нам дело до чужой жизни? Нетолерантно. Нам нужно чужую демократично убить, не вмешиваясь в ее обычаи, а свою возвысить, дабы…

— Дабы?

Я сказал сварливо:

— Вы все поняли, дорогой барон Дарабос. Не прикидывайтесь! Не заставляйте говорить вслух то, что приличные люди придерживают при себе, а вслух выдают только то, что нужно и правильно.

— Это как? — переспросил он в подчеркнутом непонимании. — Лгут?

— Барон, — сказал я строго, — где тут ложь? Если ложь на благое дело, то это вовсе не ложь!.. Все общество построено на лжи и держится на ней. Без этого разве каиниты смогли бы общаться? Да они бы поубивали друг друга!.. Но чтобы жить в обществе, нужно улыбаться соседу, хотя хочется дубиной по его тупой голове или сапогом в морду, но говорим: «Прекрасная погода, сэр?», а женщинам: «Прекрасно выглядите, леди!»

Он недовольно хрюкнул, словно вступил во что-то непотребное, а на меня взглянул с укором. Дескать, разве можно такое вслух, это же как бы молчаливый уговор приличных людей не говорить о неприличном, хотя даже самые одухотворенные и утонченные леди ходят в туалет, а там, выпучивая глаза… в общем, не все позволено даже королям.

— Винюсь, — сказал я, — вот граф, то есть герцог, Губбельсберг понимает, судя по его лицу, что это я вас готовлю в политики. Знаете ли, кадровый голод.

— Я лучше тут сдохну, — ответил он шепотом.

— А обязанности? — напомнил я.

— Вы свои на кого только не перекладываете… Думаете, я так просто убежал от вас во внешнюю разведку? А мог бы остаться во внутренней, к дворцу и красивым женщинам поближе…

— Так я же политик, — напомнил я, — а вы политиком никак становиться не желаете.

Наконец подошла и Боудеррия, быстро перевела дыхание, а я кивнул на дальний то ли ход, то ли трещину.

— Пойдем туда. Там должен быть ход наверх. Не могу же все время ошибаться?

— Можете, — успокоил Альбрехт. — Не волнуйтесь, ваше величество! Еще как можете.

Норберт проговорил сдержанным голосом:

— А вы заметили, что пол за нами стал идеально ровным?

Я оглянулся — вся поверхность пола по всему залу блестит как зеркало, ни пылинки.

— И что удивительного? — сказал я будничным голосом. — Это сделано для нас.

— Приглашение отступить? — спросил Норберт.

Альбрехт повернулся ко мне.

— Ваше величество?

— Мы не вернемся, — ответил я.

Они дружно заревели, что да, только вперед, разгромим врага в его проклятом смердящем логове, я пошел впереди с гордо поднятой головой, но в черепе засела и не желает уходить брошенная для эффекта фраза, в которой вдруг самому же и почудился глубокий смысл.

А что, если Маркус в самом деле сделал этот пол для нас, ощутив, что нам, в отличие от скачущих филигонов, карабкаться с глыбы на глыбу не так уж и удобно? Хотя, конечно, с чего бы стал стараться, но, с другой стороны, а вдруг не различает нас и филигонов?.. Это как для меня черные и красные муравьи, те и другие такие миленькие, и чего, спрашивается, дерутся насмерть? Более того, черные с черными дерутся так же яростно и непримиримо!

Меня догнала Боудеррия, спросила непривычно мягким и почти вздрагивающим голосом:

— Ваше величество, как они… создали такое?

— Не знаю, — ответил я честно. — Может быть, само выросло..

Она вытаращила глаза.

— Это что за земли, где такое растет?

— Далекие, — ответил я. — Весьма далекие. А так что удивительного? Деревья же растут?

— То деревья…

— Я слышал, — сказал я, — растут и горы. Там, где были моря, теперь горы… или что-то еще малопотребное, как женские серьги.

Мы все время поднимаемся, по моим прикидкам, сейчас уже на полмили над поверхностью земли, а конца дороги не видно. Еще одна странность: не чувствуется, что идем по винтовой дороге, а все время вроде бы прем в одну сторону.

Проходы между залами, которые я не решаюсь назвать залами, но называю, словно прорыты гигантскими червями. Впечатление такое, что мы в недрах горы, испещренной пещерами. И странная мысль, что это в самом деле гора, что встала на путь самосовершенствования, обрела некое примитивное сознание, перестраивает структуру камня на атомарном уровне, но пока не понимает, что можно еще, и охотно стала служить не филигонам, намного более продвинутым существам, как вон Бобик радостно служит мне…

Альбрехт уже перевел дыхание, по крайней мере не слышу надсадных хрипов в легких, повернулся в мою сторону. Лицо измученное, похудевшее от потери воды, но глаза блестят восторгом.

— Мы им задали жару, ваше величество?

— И еще зададим, — пообещал я.

— Дай-то Бог!

— Бог за нас, — напомнил я, — так не все ли равно, кто против?

Впереди посреди пещеры нечто вроде тыквы размером с двухэтажный дом, но с узкими прорезями. Я всмотрелся в одну, сердце затрепетало: звездное небо, однако не то, что видишь с земли, когда свет звезд, преломляясь в атмосфере, выглядит лучистым и почти ласковым, а холодное мертвое и бесконечное пространство с едва заметной россыпью звезд незнакомой части космоса.

— Ваше величество! — воскликнула радом Боудеррия.

Я вздрогнул.

— Что?

— Нет-нет, — заверил она, — просто вы так резко побледнели… Нас ждет что-то ужасное?

Я собрался с силами, отрезал надменно:

— Мало ли что нас жцет!.. Оно не знает, чего его ждет от нас!

Она вздохнул с облегчением.

— Слава богу, вы пришли в себя. Снова такой же наглый и уверенный.

— Я король, — напомнил я, — у королей это уже величие, а не эта ваша наглость. Не отставайте, дама!

— Я не дама, — отрезала она, — а леди!

— Видал я таких ладей, — пробормотал я. — Давай свернем к той щели… Там оторвемся от погони, она наверняка будет, переведем дух.

Она прислушалась, с той стороны доносится сухой грохот, больше никаких отличий от этого зала.

Она спросила саркастически:

— Вы знаете, что там?

— Нет, — ответил я честно. — Но там сильный шум, а филигоны шума не переносят.

Она сказала с сомнением:

— А вы в самом деле умное ваше величество.

— Знаю, — ответил я скромно.

— А почему, — спросила она, — филигоны не прекратят шум в своем корабле?

— Не знаю, — ответил я. — Возможно, это не их корабль.

— Ваше величество?

— А вдруг Маркус летает сам по себе? — предположил я. — А филигонам подчиняется в каких-то… рамках? Или этот шум от работы его, скажем, желудка.

Норберт произнес с уважением:

— Или это бьется его сердце.

— Скорее, — сказал Альбрехт авторитетно, — похоже на грохот крови в висках.

Я поднялся, взял меч.

— Сейчас все узнаем. Не рассыпаться, держаться компактно.

Альбрехт сказал тихонько:

— Это мне чудится или слышу дьявольский хохот?