Егор Вакула - Танец со змеей

– Но спина же?

Не то чтобы для Октис вопрос о спине был неожиданным, но она все равно затихла, не зная сразу что ответить.

– Ну а спина – это не боевое. И никто мне эти раны не лечил.

Ее голос стал медленнее, тише, ниже. Налив даже стыдно стало, что посмела жаловаться на свой удел. И это женщине, сожалеющей об утрате какого-то страшного ножа, которым ее хотели убить, и точно принесшего ей невообразимую боль. А теперь она просто уставилась потухшим взглядом в огонь, и хоровод тяжелых мыслей уводил ее все дальше отсюда.

Тут уж Налив решила проявить себя: чай она здесь не для печалей чужих, да и опыта нянчиться с сестрами у нее было предостаточно. В конце-то концов, перед ней в теплой воде отмокает женщина – что бы там она о себе не думала. Налив обошла кадку и села на колени позади, она принялась пальцами гладить ей голову и расчесывать волосы.

– Какие у тебя волосы! Длинные, черные с пепельным отливом, грива пышная, а сам волос тонкий и сухой. С иных ходят – жир скребком можно снимать...

Голова Октис была податлива и на движения рук, и на уговоры.

– А я и не мою их подолгу, а они все равно чистые. – Ответила она. – Так уж мне свезло. Только ходила я без них долго, мастера велели нам скоблить себя от ног до черепушки. И ведающие соглашались. Только мастерам больше надо было, чтобы волосы нам не мешали, а ведающие от нас болезни так отгоняли…

– А страшные они – ведающие? В деревне их боялись...

– Да дураки в твоей деревне сидели! Ведающие, может, и странные, и мы – простые, их не понимаем, но на то они и ведающие, чтоб знать обо всем больше. И не злые они, просто нас всех за детей малых считают: вроде и заботиться надо, но какой спрос с дурачка?

– У тебя за волосами змея... – Наконец, заметила Налив, когда распознала рисунок за густыми прядями.

– ... и знаки боевые. Вот ведающие нам их и начертили навсегда, чтобы силу и смелость, что Боги оставили , мы на свою сторону призывали.

– И как?

– Как? Больно было, когда писали. И голова болела потом. А если про пользу их... так многих, кого я знала, нет уже. И Змей уже нет, и не покрыто их имя доблестью, какой следовало бы. Но я-то жива? А ведь могла бы и помереть давно. Сколько уж сезонов несет меня, хоть смысла-то и немного...

Октис, вырвавшись из объятий Налив, наклонилась вперед и погрузила голову в кадку. Ее волосы расстелились по поверхности воды. Пока она сидела так, Налив вернулась к камину, и, как только клиентка вернулась в прежнюю позу и разгладила мокрые волосы, подбавила в кадку кипятка.

– Ну а теперь ты уже достаточно раскисла. – Добавила хозяйка и подбросила в огонь еще одно полено. – Вставай, и я буду натирать тебя опилками.

Теперь уже Октис, послушно вставая на ноги, оценила перемену их ролей.

– Ставь ведро на скамью – я сама себя натру.

Налив поставила, Октис зачерпнула муку и стала растирать по рукам, плечам и груди. Налив тоже зачерпнула горсть, хоть и осторожно, но притронулась до сплетения бугристых шрамов на спине.

– Все равно ты сама не везде хорошо натрешь. – Оправдалась она, когда клиентка вдруг дернулась от простого прикосновения.

Налив не остановилась, но, чем дальше, тем больше она сомневалась в своем решении, чувствуя чужую дрожь каждый раз, когда дотрагивалась до израненного тела. Она перешла со шрамов на чистые участки кожи, но и тогда эффект не исчез. Еще какое-то время клиентка натиралась самостоятельно, но потом движения ее начали замедляться. Налив заметила это, но ничего уже не могла поделать с чувством надвигающейся опасности.

Октис остановилась.

– Лезь в кадку. – Вдруг приказала она.

– Это еще зачем? – Испугалась Налив.

– Просто лезь в кадку! – Клиентка развернулась и посмотрела на нее сверху-вниз.

– Что-то не так?

– Я натру тебя. – Как только могла Октис изобразила дружелюбие, но голос ее приказывал и принуждал. – Это… просто привычка. Ты помогаешь мне – я помогаю тебе. Ну? Лезь в воду – я сказала! Мы в борделе: не строй из себя неожиданную монашку.

Октис отошла. Налив, почти оглушенная быстрой переменой чужих настроений, с вновь пробудившимся страхом перешагнула в кадку и окунулась.

Они стали растирать по коже друг друга древесную муку: молча, по очереди, будто каждая новая горсть опилок и место применения были ответными на горсть и выбранное место другой. Затем они погрузились в воду, не сразу уместив ноги в тесноте кадки. Опилки расплылись по поверхности воды, чуть не пролившейся через край.

Налив все повторяла за Октис. Поднялась, когда поднялась она. Начала заново растирать муку в ответ на прикосновения к ней. Страх не утихал. От былого завоеванного обеими чувства доверия не осталось и следа, только нависающие молчание и тревога. Чужая дрожь всецело перебралась на Налив и теперь трясла тело без остановки. Расстояние между ней и клиенткой казалось ей каким-то уж слишком угрожающим – подходящим для ударов, оплеух и затрещин, уже пережитых ею в этих стенах. А отдалиться назад – словно только попытаться сбежать, но вовсе не уйти от них.

Все, что могла Налив – только приблизиться к Октис и не оставить ей места для замаха. Прикоснуться к ней всем телом, словно его мягкость и тепло должны были послужить негласной просьбой о милосердии. Сдачей в плен без боя. Надеждой на покровительство и защиту от нее же.

В какой-то момент Налив поняла, что Октис просто обнимает ее, и так вместе неподвижно они стоят уже долго.

Девочек загнали в помещение похожее на склад. Свет шел только из открытых ставней под потолком. Ставни разделяли толстые деревянные столбы, а ниже по стенам между столбов спускались этажи одинаковых деревянных панелей длиной в человеческий рост. У каждой панели по бокам свисали железные цепи. Некоторые обветшали, вылетели из пазов в столбах, куда были вставлены их оси, и повисли на цепях – одной или двух. Где-то не выдержали упоры-крюки и сами цепи. Там панель развернулась и лежала поверх нижней. Пол был завален пыльными мешками и ящиками. Девочки с вялым интересом осматривали все вокруг, расходясь по залу.

Солдат, который завел их сюда, указал пальцем на самую высокую девочку:

– Ты, Олев.

– Алева я. – Возразила она.

– Олев – за старшую! – Прогремел он и закрыл дверь во внутренний двор.

Олев повернулась к остальным.

– И что значит «я – за старшую»? Я и так тут самая старшая. Зачем мне это говорить? Да еще чтоб я была за кого-то. За кого?

– За старшую! – Раздался голос из глубины комнаты.

– Так я и так старшая. Мне что: за саму себя встать?!

– Дураки они. – Сказала другая, забираясь на мешки.

– Говорят так, что сначала услышишь, а потом только понимаешь.

– Имена наши перевирают...