Иван Галкин - По мостовой из звёзд

— Переведешь его речь? — спросил мальчик.

— В этом нет нужды, — неожиданно тихо произнес Ворон.

Впервые в его словах не было ни тени насмешки, только печаль и жалость.

— Что ты хочешь сказать?

— Ты знаешь.

Саша не стал уточнять. Он многому научился у Ворона и главным было — думать и наблюдать. И он задумался.

И снова пришло озарение.

Озарение, словно механизм, собиравший картинку. Картинку, давшую ему возможность балансировать между мирами. А ведь когда она была создана, он оставил только ее. Очередная картинка, ставшая ложной истиной. Прекрасный механизм был отброшен.

Накатила волна боли и раскаяния.

Саша вышел из палатки. Вокруг, насколько хватало глаз, стояли риши. Они держали копья, мечи и арбалеты наготове, но сразу отступили назад, когда он появился.

Он не замечал этого.

Скиталец плакал. Он страдал так, как никогда бы не смог, если бы самые страшные горести происходили с ним самим. И мир плакал вместе с ним. Моросящий дождь, несмотря на практически безоблачное небо, зашелестел по земле. Пробрался в волосы, размыл кровь ришей, забирая ее в землю. А сквозь этот дождь продолжало светить оранжевое солнце.

— Почему ты плачешь? — спросил Ворон.

— Ты говорил мне, что смерти нет. Ты говорил, что каждый процесс — это начало другого. Ты говорил, что жизнь не знает остановки, а для человека остановки быть не может в принципе, что смерть — только иллюзия.

— Да.

— Я в и д е л, Ворон. Это ложь. Даже истина может быть ложной, ведь теперь я знаю — смерть есть. Смерть это остановка самого великого процесса, того у которого не будет продолжения — процесса нашего мышления.

Тело не стоит ничего, ты прав — оно лишь даст жизнь другим. Но со смертью разума погибает мир. И когда разум погибает от старости — это естественно. Но когда разум разрушен, смят как цветок лотоса, не успевший расцвести и погибший в грязи, это ужасно, Ворон. Этому нет прощения.

Слезы снова брызнули из глаз. Ему было сложно даже думать об этом, но он продолжил.

— А я — я разрушил столько миров.

Он бросил взгляд на тела ришей.

— Я принес им смерть. Настоящую остановку, которой не будет продолжения. Они были и есть. Всё что они сделали — будет записано вселенной, я знаю это. Ничто из сделанного не будет потеряно. Но ничего больше не будет сделано, и не будет больше их развития. И вселенная не сможет хранить то, чего не было. Она предоставит варианты, которые выберут другие, но они — уже никогда. И каждый раз, видя миллиарды этих вариантов, от самых прекрасных, до самых ужасных, я буду думать, что отнял их у этих существ.

Смерть младенца не так ужасна, ведь он еще не осознал мир, дерево еще не пустило корней. Смерть старика не так ужасна, потому что он уже исчерпал свой выбор — каким бы он ни был, ему был дан шанс. Ты дал мне это понять. Но у них… — Саша подумал о телах ришей вокруг и всхлипнул. — Я отнимаю у них эти шансы. И ради чего, Ворон?

Ворон промолчал. Мальчик опустился в грязь, встав на колени.

— Только ради себя. Ради того, чтобы понять…

Скиталец вдруг ужаснулся оформившейся мысли. Мир замер. Тихо катились по щекам слезы, щекоча кожу. Дыхание стало ровным и еле слышным. Покрасневшие глаза широко раскрылись, но глядели далеко, дальше палаток и линии горизонта.

— Ради того, чтобы понять, на что способен человек, я отказался от человечности… — прошептал Саша.

Мгновение он осознавал этот факт.

И вдруг возникла простая, детская мысль. Обида и непонимание навалились комом. Грудь мальчика сдавила тяжесть. Дыхание вырывалось рывками.

— Почему же ты не сказал мне? — спросил он Ворона.

— Ты бы не понял, — слова учителя были пропитаны неподдельным сочувствием. — А если бы даже понял… Ты знаешь, ты бы не смог сделать того, с чем не связан. Если ты не можешь сделать первый шаг, то никаких других — тоже. Ты должен был понять это именно так.

— Именно так? Снова ложь… Я знаю — я мог понять это по-другому. Разве не так, Ворон?

Ворон снова промолчал.

— Но ты выбрал для меня такой путь.

В этот раз Саша уловил колебание, словно Ворон удержал мысль. И он задумался. На мгновение его чуть не захватила истерика, когда возникла мысль что и эта фраза — ложь. Ложь от других, ложь от себя.

Месяц назад Скиталец поддался бы чувствам, но сейчас он вдруг понял, что стоит на коленях, на линии прибоя. Поднялся, попятился назад. Взглянул на океан. А затем тихо произнес.

— Ты прав, этот путь выбрал я сам.

Соленые капли все еще текли по его щекам, но он уже успокоился. Теперь Скиталец вспомнил слова Ворона о цене свободы. Знания и ответственность. Он не знал, и потому не может нести ответственность в полной мере. Может, это звучит жестоко… Но он действительно взвалил на себя то, что не имел права брать на себя. Но и забыть не имеет права. Теперь он знает и никогда больше не должен повторить ошибку. А если это все же произойдет, ведь мир может создать любые ситуации…еще раз принести смерть, будет означать для него и ответственность.

— Я человек… — произнес Саша, — и если мир не воздаст мне, я воздам себе сам. Потому что я хочу быть по-настоящему великим.

Скиталец поднялся с колен. Сделал шаг, затем еще один. Ноги несли его за границу лагеря. Он шел и плакал. Не от горя. Плакал от бессилия, понимая парадокс возможностей. Он мог всё, и не мог ничего, целиком состоя из причин и следствий. Так тяжело было принять эту двойственность мира и невозможно осознать… Плакал потому, что хотел бы знать ответы на все почему, но уверенно знал только один ответ — это невозможно.

— Это не те существа боги без возможностей, Ворон. Это мы, люди, боги без возможностей…

Мальчик шел сквозь ряды ришей, расступавшихся перед ним. Он не замечал, насколько слился с миром, не видел даже как над телами погибших ришей, вслед за его мыслями, возникла радуга. Саша многое понял и должен был думать. То, что он сам был лекарством — не стоило ничего. Гораздо более важным было… озарение. Так сложно было думать о том, что это — истина. Сколько раз он уже ошибался? Но это была именно она. Истина, которую невозможно ухватить — как вздох сожаления. Она подарила баланс, то ощущение мира, которое владело им в лагере. За это ощущение и за озарение, подарившее его, пришлось дорого заплатить. И разве мог кто-то сказать, стоило ли оно того?

— Я решил Ворон. — тихо произнес Саша. — Я сам создам свои причины. И пусть это будет только обман, зато по-настоящему прекрасный и полностью, понимаешь? Полностью мой.

Саша вышел за пределы лагеря ришей. Поле здесь было усеяно телами сотен воинов, убивавших друг друга и убивших себя. Воины в серых и синих накидках, риши и огромные птицы, хорхи и тела лесников в серых балахонах.

Он остановился посреди поля и взглянул на тела ришей. Саша видел в них разум иных… Скиталец показал ему разум равных.