Марина Кимман - Флейта Нимма

— Чего нельзя сказать о людях.

"А вот это уже что-то новое", подумал он.

Этого следовало ожидать; впрочем, так или иначе надо было проехать через Айзернен-Золен. Художник не собирался целый месяц, а может и больше, сидеть на одном месте.

Виорика наклонилась к нему, словно боясь, что кто-то может их подслушать.

— Он ездит через горы Тотен-Лихт. К Ротен-Эрцу это самая короткая дорога… но и самая опасная.

— Дай угадаю, — сказал Аллегри, — никто не возвращается?

— Возвращается. Сам Ксашик. Но не те, кто ехал с ним. Говорят, в Тотен-Лихте светящиеся горы… и приближаться к ним не стоит — притянет.

— Как мотылька? — спросил Аллегри. История о сверкающих горах уж больно напоминала детские страшилки, и потому выглядела для него недостоверной. К тому же… Карта, которая была вырвана из атласа в Чатальском Хранилище знаний, не содержала никаких сведений о Тотен-Лихте. По правде говоря, там не было и половины тех городов, которые они проезжали, но художник списал это на древность самой книги. Вполне возможно, автор не посчитал нужным наносить их. Или, возможно, люди заселили эти земли значительно позже.

Виорика нахмурилась, увидев выражение его лица. Смотрелось забавно: она как будто превратилась в маленькую капризную девочку. По крайней мере, Аллегри сразу представил, как она выглядела в свои восемь.

— Не ерничай! — строго сказала она и топнула ногой. — Я на твоем месте прислушалась бы к чужим словам. Я не понимаю, почему Ян ему верит, хотя его собственная дочь так и не вернулась из совместной с Ксашиком поездки.

Последние слова прозвучали чересчур громко — Виорика снова вышла из себя. Художник невольно оглянулся: окна "гостиницы", казалось, следили за ними. Карты и флейта лежали в его постели, и внезапно он подумал, что их очень просто найти. Любому, кто задастся такой целью.

— Ян и Ксашик могут вернуться в любую минуту, — сказал художник.

Виорика кивнула и пошла к воротам.

— Спасибо! — громким шепотом сказал он. — За предупреждение.

Флейта оказалась там, где он ее оставил. Засыпая, художник подумал о том, какой же это был странный день, куда более странный, чем множество предыдущих.

Он помнил, что женщина в храме Детей Хаоса — Шати — говорила про табличку. Та, что вызвала к жизни силу, способную исполнять самые заветные желания.

Она ему приснилась. Плоский, неровный кусок коричневой глины, с одной стороны которой был нарисован знак — два листа, восточный и западный, походили на цифру восемь, положенную набок; северный и южный вместе смотрелись как песочные часы.

Табличка лежала на черно-белом полу, присмотревшись к которому, художник с удивлением узнал клавиши пианино, только закрученные в спираль. Все остальное разглядеть почему-то не удавалось, но Аллегри знал — это должен быть Храм Музыки, и ничто другое.

Рядом с табличкой, разбитая, лежала маленькая расписная дудочка. Увидь Аллегри ее где-нибудь на сельской ярмарке, он, не задумываясь, прошел бы мимо — детские игрушки его не интересовали. Казалось странным, как такая вещь могла сломать судьбы стольких людей.

Ключ к решению загадки — как оживить флейту — скрывался там, в Храме Музыки. От художника требовалось только прийти и забрать его.

Ксашик решил остановиться во Флахе на несколько дней — перетереть со старыми знакомыми, провернуть несколько сделок… Аллегри наконец-то купил ту самую нижнюю одежду, которую он поначалу принял за женскую ночнушку.

Что ж, как бы это не выглядело, жизнь оно действительно облегчало — теперь художник смог ходить по городу без ежесекундного желания почесаться.

Выяснилось, что Виорика — это не кто-нибудь, а двоюродная сестра Яна, которая всю свою жизнь мечтала стать актрисой. Об этом поведал кузнец на второй день пребывания их во Флахе.

— Нет, чтобы замуж выйти — уже третий десяток пошел! — она все шатается по балаганам и просит, чтоб ее взяли хоть на роль третьей статуи в правом ряду. Вздорная баба! — сказал Ян, стукнув кружкой по столу. — К тому же она любит таскать у постояльцев всякую мелочь. Сколько с ней не говорил, не уймется никак!

Еду в гостинице подавали прямо на кухне, такой же маленькой, как и все остальные помещения в этом доме. Хотя как подавали — суетился по большей части хозяин, время от времени убегавший в мастерскую, проверить, все ли там в порядке. Обычно он возвращался уже тогда, когда половина кушаний приобретала цвет и изысканный запах жженной тряпки.

Аллегри, слушая речь хозяина, поймал себя на странном ощущении. С одной стороны, художник уважал такую упертость, стремление к своей мечте, но… поведение женщины говорило о полном отсутствии вкуса и таланта. Он был почти уверен, что зрители заплатят Виорике только за то, чтобы она не выходила на сцену.

На следующий день Ян проводил их до границы города, которая кончалась огородами — все-таки Флах был деревней, как бы он не пыжился показаться чем-то большим — и, попрощавшись, всучил в руки Аллегри какой-то сверток и быстро ушел.

— На что спорим? — спросил Ксашик, бросив взгляд на художника.

Тот вопросительно изогнул бровь.

— Подарок. Что там, как думаешь? В прошлый раз Ян подарил мне, не поверишь — он хохотнул, — котенка!

Дедок после Флаха явно был в приподнятом настроении, в отличие от Аллегри. Любые задержки в одном месте, даже на пару дней, отдаляли его от цели.

— Судя по тому, что это не шевелится, это либо мертвый котенок, либо… не котенок, — пробурчал он и аккуратно потянул за край свертка. Затем молча передал его Ксашику.

— Булочки! — присвистнул тот. — Не-е, все-таки ему следовало родиться женщиной, или, на худой конец, семью завести.

— Кстати, а у тебя есть семья, Ксашик? — вдруг спросил художник.

Тот снова хохотнул и кинул сверток с булками в телегу.

— Бочки, — он повернулся и хлопнул ближайшую по крышке, — лошадь и дорога, вот моя семья! — сказал Ксашик, переврав слова песни, которую они вчера слышали на рыночной площади. — Моя старуха умерла уже с десяток лет как. Оттуда была родом, — он махнул рукой назад, где едва различимой точкой виднелся Флах.

До Вершнайте был день пути, до Хох-Блайе — еще два. Если бы не это странное место, о котором предупеждала Виорика… Как его там? Лихтен-Тот? Тотен-Лихт? В прямом смысле — белое пятно в путешествии художника. Неопределенность не то что пугала Аллегри, а скорей досаждала ему, как муха на недавно вымытом окне.

Дорога петляла между холмами, которые становились все выше и неприветливей — серые каменистые возвышенности, покрытые пожухлой травой и снегом. В отличие от Чатала, где зима играла яркими красками, здесь все было тусклым и даже на вид холодным.

Аллегри поежился.

Виорика не выходила из его головы. Она очевидным образом пыталась ему помочь — или думала, что помогает, но честное слово, художник намного счастливее без знания этих — совершенно безосновательных — слухов про Ксашика.