Марина Кимман - Флейта Нимма

Ее гелиал все еще горел, хотя и гораздо слабее, чем под водой. После секундной паники — вдруг не успел, вдруг уже поздно — я взял себя в руки. Если ты вырос возле океана, то не знать, что делать, когда человек тонет, просто преступно. За свою жизнь я видел десяток утоплений, в том числе и намеренных. Наша обсерватория на утесе привлекала не только любопытных.

Ее кожа была почти такой же синей, как мокрый лед. Отец говорил мне, что это значит. Скорей всего в ней столько воды, что смысла спасать уже нет, но свет ее гелиала внушал мне надежду. Да и вода была холодной — вполне возможно, что она протянет чуть дольше, чем если бы это случилось летом.

Я перекинул ее через колено, не жалея сил, стукнул по спине несколько раз. Она издала какой-то странный звук, что-то среднее между кашлем и бульканьем, а затем из нее вылилась вода. И как столько может в человеке помещаться?

Я оттащил ее поближе к берегу и перевернул на спину. Омо не дышала, хотя цвет лица у нее стал получше. Если мне не кажется, конечно.

Ну что ж, выхода нет. Я приник к ее губам. Вдох-выдох. Ну же, дыши, Омо!

Гелиал гас. Лучше бы этого светящегося шара никогда не было, без него спокойней.

— Омо, вернись, — сказал я и вдруг понял, что это не совсем мой голос. Точнее, не тот, которым я обычно говорю.

Мой гелиал зажегся.

— Вернись, — повторил я. Гелиал вдруг выпустил несколько сияющих лепестков. Я вдруг понял, как же мне будет одиноко, если Омо не станет. Чувство, странным образом близкое к ужасу. Тогда для меня останутся только голоса внутри моей головы, потому что я никогда уже не смогу сочинить свою песню.

Какой же идиот! Сам сделал себя несчастным, хотя и поводов-то особенных не было. А теперь вот… Омо, и я не могу ничего сделать, чтобы ей помочь.

Гребанное бессилие.

Как я не пытался заставить ее дышать, ничего не помогало.

Ее гелиал — светящаяся точка, почти как звезда — вдруг прикоснулся к моему. Цветок вздрогнул, я почувствовал с ее стороны что-то такое робкое и стеснительное… Что-то вроде виноватого "прощай".

Но она здесь. Все еще здесь.

Цветок полыхнул. Его лепестки заколыхались, обнимая ее тело. Я наблюдал, как он выпускает все новые и новые лучи света, так, что скоро Омо скрылась под ними полностью.

И что-то изменилось.

Мой гелиал запел по-настоящему, впервые в жизни. Звук вмещал в себя все — горизонт, затянутый серыми облаками, блеклую Степь, седые стволы редких деревьев, которые, подобно рукам, тянулись к небу, и лед, весь в иссиня-черных трещинах и полыньях.

Омо, вернись. Я хочу услышать твою песню. Моя прекрасна, но ее недостаточно…

Надежда почти покинула меня. Я жадно всматривался в лицо Омо, надеясь уловить дыхание, или хотя бы мимолетное движение век.

Вдруг что-то схватило мою ладонь и сильно сжало ее. Я на секунду оторвался от созерцания: девушка вцепилась в меня с такой силой, какую трудно было подозревать в том, кто не вернулся к жизни.

Когда я снова перевел взгляд на ее лицо, она сделала первый вдох.

Я отнес ее на нашу стоянку, борясь с подступающей сонливостью. Пусть она и ожила, зато я готов был превратиться в ледяную статую, и мое нарастающее безразличие к окружающему только подтверждало это. Огонь, мне — нам — нужен огонь.

Винф так и не появился. Я не удивился. Было что-то окончательное в том, что он исчез.

Костер зажегся сразу, как только я посмотрел на очаг. Хм, мне никогда не удавалось это сделать с первой попытки. Казалось, будто запевший гелиал каким-то образом помог мне с магическими способностями.

Я переодел Омо и переоделся сам, стуча зубами от холода. Несмотря на то, что ветер дул весенний, теплоты в нем было ни на йоту. Вода в проруби и то казалась теплее.

Зачем она это сделала? Омо была последним человеком, в котором я мог бы подозревать склонность к самоубийству. Она никогда не жаловалась, несмотря на все передряги, в которые мы время от времени попадали. Уж скорее я пошел бы топиться.

Впрочем, что мне известно о том, что творилось в этой седой от рождения голове?

А потом, сумеречным утром, я проснулся от ее взгляда. Пристального, немигающего. Она водила веткой по пеплу костра.

— Зачем ты?… — спросила она.

— Зачем ты, — эхом отозвался я. — Дура.

Омо пожала плечами.

— Ты бы поступил так же, — угрюмо проговорила она. — Если бы был на моем месте. И видел то, что видела я.

Мое терпение лопнуло. С самого Исинграсса она вела себя так, как будто я в чем-то смертельно ее обидел. Хотя видят боги, это не так. Во всяком случае, такого намерения у меня точно не было.

Я пересел к ней. Она отодвинулась — видно было, что только слабость помешала ей уйти.

— Рассказывай. Я устал догадываться. И не хочу, чтобы это повторилось, — я махнул рукой в сторону полыньи, из которой не так давно вытащил Омо.

— Это ничего не изм…

— Рассказывай.

Не знаю, что было в моем тоне, но на этот раз она не стала сопротивляться.

— Старик сказал мне, что я когда-нибудь верну им родину. Те земли, которые должны были им принадлежать с самого начала. По крайней мере, они верят в это, — Омо поморщилась, — хотя как они себе это представляют? Исинграсс так далеко от Ойомея, да и мне свергнуть собственного отца…

Она замолкла, покраснела и опустила голову, спрятав лицо за волосами.

— Что-то еще?

Она помотала головой.

— …убьешь его, — пробормотала Омо.

— Что? Кто убьет?

— Ты. Старик сказал, что у нас с тобой будет сын. И что ты попытаешься убить его, если я не помогу им вернуть свою землю.

Минуту я ошеломленно смотрел на нее. В голове роились сотни вопросов, один глупее другого, но из-за такой толкотни ни один я так и не озвучил.

— И я вижу, что все к тому идет, — продолжила Омо. — Если судить по тому, что происходит, — она помолчала. Если кого-то из нас не будет, ничего и не случится. Вот я и решила. Просто… мера предосторожности…

Да, я ее понимал. Уничтожить саму возможность неизбежного. Но…

— Омо, это же дурость какая-то. Мы с тобой — давай говорить прямо — даже и не спали ни разу. Вместе. С чего они взяли?

Омо вздрогнула. Мы посмотрели друг другу в глаза, и как-то сразу поняли, что самое худшее уже случилось.

Нам этого хотелось, и отрицать это было бессмысленно.

Омо отвернулась.

— Вот видишь.

Я помолчал.

— Понимаешь, с самого начала мне говорили, кто я такой. То примерный сын, то Атмагар, то шаман, то… еще кто-нибудь. И я всему верил. Дело не в том, что это не правда — в конце концов, многое подтверждалось, а в том, как… насколько без сопротивления принимал я эти слова.

Омо слушала внимательно, но, судя по всему, не понимала, к чему я клоню.

— Ты не знала ни Старика, ни Анкема достаточно, но почему-то…

— … приняла их слова на веру?