Светлана Багдерина - Люди и монстры

Разъяренная, Белка вскочила, как в лихорадке, и вновь принялась исследовать камеру, нол за нолом, ощупывая, надавливая, ребром монетки проверяя на прочность раствор между камнями, и даже обнюхивая швы — не донесет ли сквозняк через невидимые щели запахи замка… но тщетно. Подземелье не желало отдавать свои секреты — если они у него были.

Когда второй круг по периметру привел ее в дальний конец камеры, снаружи донеслись шаги — глухие, еле слышные из-за толстой, плотно подогнанной двери, и загрохотал засов. Белка застыла, не зная, радоваться ей или пугаться, инстинктивно прижалась к стене… Дверь распахнулась, и по глазам резанул тусклый свет фонаря, показавшийся ей ослепительным. Девочка зажмурилась, вскинула руку к лицу, но тут же выглянула из-под локтя, сжимая кулаки, готовая драться, кусаться, царапаться… Но внимание гостей занимала сейчас не она. Двое, гвардейцы, склонились над Лунгой, а третий — простой стражник — присел перед ним на корточки.

Вердикт его был еще короче осмотра:

— Покойник. Радетель прибрал старикана, облака ему под ноги, — стражник стянул с головы шлем.

— Радетель или Долдык — без тебя разберутся, — раздраженно бросил один из волков и пробормотал, глядя на товарища: — Палкой в глаз… Перестарались мы… Нехорошо. Сидел бы дома, старый пенёк, так нет… Ну что, забирать его, что ли?

— Ну не тут же оставлять, — пожал плечами второй.

— Ладно. За стеной места всем хватит.

— Уноси, — кивнул стражнику первый и подошел к Белке.

— Доамна Эмирабель, — теребя длинные черные усы, волк с жалостью оглядел ее синяки и ссадины, грязное мятое платье, спутанные волосы, и достал из кармана куртки четверть каравая, — его сиятельство велели передать тебе вот это. Растяни на сколько сможешь.

— Когда меня выпустят? — голос вырвался тихим хрипом, и Белка сама испугалась его.

— Когда его сиятельство вернутся с охоты, они собирались навестить тебя и поговорить еще раз, — ответил гвардеец и, помолчав пару секунд, добавил: — Мой тебе совет, доамна Эмирабель. Не делай глупостей, если не хочешь остаться тут навсегда. У его сиятельства честные намерения в отношении тебя, но непокорных он ломает.

Он вложил ей в руку хлеб и, не оглядываясь, вышел в коридор. Вслед удалился второй, не забыв прихватить фонарь. Дверь захлопнулась за ним с тяжелым грохотом могильной плиты, и тут же снаружи загремел засов, возвращаясь в скобы.

Засов!..

В душе девочки вихрем поднялось смятенье. Не слышать, как достается и опускается засов, мог только глухой! Даже спящего как угодно крепко его стук и скрежет в тесных скобах мог разбудить в пару секунд! Но это значит… Это значит…

Значит ли это, что где-то действительно есть потайной ход?!

Засунув краюху за пазуху, Белка решительно выудила из кармана монету и снова двинулась на поиски. Если здесь есть тайный коридор, она должна его найти обязательно!

Был ли это двадцатый или тридцатый обход ее небольшого узилища, Эмирабель сказать затруднялась, но ей начинало казаться, что она выучила расположение всех швов между камнями, все неровности раствора, все щербины и трещинки на полу. Обходе на третьем за этот раз ей пришла в голову мысль об отверстии в потолке, по которому неизвестный друг мог спускаться сам или спускать еду, и она принялась подбрасывать монету, с замиранием сердца ожидая, что та не встретит преграды, но каждый раз серебряный тигр с нежным звоном находил потолок. Мысль о том, что ее единственный исследовательский инструмент упадет в воду и его унесет за пределы камеры, заставлял Белку бросаться на звук катившейся по полу монеты, не считаясь с темнотой и распухшим коленом.

В конце концов, утомленная бесплодными попытками, она опустилась на шкуру и отломила маленький кусочек черствого хлеба. Она жевала его долго и тщательно, чтобы обмануть желудок — но впустую: голод, растревоженный крошечной порцией, просто так сдаваться не желал. С трудом поборов искушение отломить еще немножко — «Растяни на сколько сможешь» — Белка запила водой скудную трапезу и улеглась, завернувшись в шкуру. Голодной, замерзшей, уставшей, ей казалось, что стоит прилечь в тепле, и она моментально уснет — но сон отчего-то не шел. В полудреме лежала она с закрытыми глазами. Мысли о неизвестном друге, подземных ходах и еде мешались с тихой ненавистью к са Флуэрам, тоской по Лунге, отцу и деду, по Найзу и Фалько, которых больше никогда не увидит, и медленно тонули в омуте безнадежности. Ах, если бы тайный ход нашелся сейчас! Ведь скоро вернется Мугур, и тогда…

Что будет тогда, додумать она не успела. Лицо ее тронул ветерок — не сквозняк, нет, а точно кто-то прошел рядом — и тут же слуха коснулись легчайшие шаги.

«Кто здесь?!» — хотела выкрикнуть Белка, но в горле всё пересохло от волнения. Каким-то неведомым чувством она ощутила, что к лицу ее протягивается рука — и что-то кладет на пол. В ноздри мгновенно ворвался запах теплого хлеба и колбасы.

— Кто?!.. — прохрипела она и закашлялась — и человек в темноте застыл.

— Кто ты? — она попыталась подняться, но настойчивый шепот заставил ее замереть:

— Стой! Не вставай!

— Не буду, не буду! — торопливо забормотала она, так же тихо, как ее визитер. — Только не уходи! Пожалуйста! Не надо!

— Отчего? — удивился гость.

— Я… мне… — Эмирабель запнулась в поисках слов, сказавших бы незнакомцу о том, как ей страшно, не говоря — но не нашла таких и сдалась. — Я… боюсь.

— Кого?

— Са Флуэров, — проговорила она, и стоило этому имени коснуться губ, как черно-алое пламя ненависти вспыхнуло в душе с новой силой, выплескиваясь и впиваясь в камни подвала. — Но еще больше я их ненавижу!

Человек помолчал и едва слышно выдохнул:

— Ты их убьешь.

— Если бы я только смогла!!!..

— Ты сможешь, — долетел до ее слуха удалявшийся шепот.

— Погоди! Постой! — кривясь от боли в измученном теле, Белка принялась выпутываться из шкуры. — Скажи, как тебя зовут!

— Тень…

Когда Белка добралась до дальнего конца камеры, откуда слышала голос в последний раз, там уже никого не было. Она кинулась обследовать пол и стены, выстукивая сначала монетой, потом каблуком башмака, потом просто молотя их кулаками — от досады, отчаяния и бессилия… но напрасно. Камни оставались неподвижными, а голову не покидала мысль, что неизвестный ей всего лишь приснился. И она сдалась бы и согласилась с ней — если бы не еле уловимый аромат свежеиспеченного хлеба.

Пробудившись, девочка осталась лежать, не желая выбираться из тепла в промозглый холод подземелья. Странная апатия охватила ее, смыкая веки, закутывая плотнее в шкуру, не давая мыслить и действовать, будто из души за время сна утекло что-то, что давало ей волю к жизни и энергию, и осталась она теперь наполовину пустая. Что ей снилось, она не могла вспомнить, как ни пыталась: бесконечная череда мучительных образов, от которых на щеках еще не высохли слезы — и больше ничего. И лишь последняя сцена беспрестанно повторялась перед внутренним взором: незнакомые люди, в ужасе заламывавшие руки и кричавшие — и черно-алая мгла, пожиравшая их. Но последнее лицо, перекошенное в паническом вопле, она успела узнать перед тем, как чернильно-красная муть поглотила и его.