Алиса Акай - Иногда оно светится (СИ)

Изумруд… Хрусталь… Банально, старо, затерто, как много раз стиранное ветхое белье. Не было никакого изумруда и никакого хрусталя, просто в зеленых глазах, смотрящих на меня, появились слезы. И сердце уже в который раз сжало сильной невидимой рукой, так, что в нем возникла пульсация, боль. Слишком сильна была эта рука или слишком устало за последнее время это самое глупое смешное сердце.

— Перестань, — сказал я, голос беспомощно захрипел, как древняя пластинка на патефоне, — Мы еще выберемся.

— Не смиряться?.. — спросил он, — Да?

— Да! Именно так… Мы выберемся, малыш. Я что-нибудь придумаю.

— Корабль уже идет. Мы не сможем победить время, ты сам говорил.

— В этой жизни я вообще успел сказать много глупостей. Перестань плакать, пожалуйста. Я заржавею от твоих слез.

— Я… не плачу, — он шмыгнул носом, стер пальцем крохотную влажную дорожку со щеки, на ее месте осталась алая полоса, — Я не буду больше.

— Смотри мне. А то…

— А то что?

Я подхватил его на руки, осторожно внес внутрь. Небо и море сразу стали дальше, хотя нас разделило всего лишь пара сантиметров стекла. Котенок шутливо пытался отбиться, но его удары почти сразу превратились в ласки.

Мы упали на лежанку, вместе, как слившиеся сиамские близницы.

И уже не пытались говорить.

Небо было незнакомое. В нем горели те же звезды, что горели миллионы лет, те самые, которые я видел бесчисленное количество раз, но я не узнавал его. Это было чужое, не то небо. Оно нависло надо мной огромной тушей, которая могла раздавить, бескрайнее, распростершееся так далеко, что я сам уже казался его частью.

На лице была кровь. Я попытался стереть ее, руки двигались как у контуженного, смешно и жалко — дрожали, едва шевелили окаменевшими в суставах пальцами, норовили то и дело упасть как змеи с перебитым хребтом. Дышать было тяжело, я глотал воздух как воду и он ложился на меня тяжелыми пластами, давящими на грудь.

«Легкие целы, — подумал я, стирая с лица липкую гадость, — Это хорошо. И позвоночник тоже. Аммортизационная капсула все же сработала, как минимум с левого борта. Это очень хорошо.»

Я лежал на спине, в десятке метров от бесформенной кучи железа, от которой все еще шел дым. Воняло горелой резиной и пластиком, самый мерзкий запах на свете. Кажется, что он пропитывает легкие, отчего на них появляется черная копоть, режет грудь, заставляет глаза слезиться. Отвратительный, ужасный запах…

Огня не было, только тлели заросли сухого кустарника, на которые мы упали. Странно, что я сам не сгорел, температура здесь должна была быть чертовски большой. Я стал ощупывать себя в поисках ожогов, нашел несколько, но неопасных, на лице и шее. Встать было труднее. Меня шатало из стороны в сторону, ноги сами собой разъезжались, я словно пытался стоять на качающейся палубе корабля, идущего сквозь штормовые волны.

Через некоторое время удалось встать на колени и тогда меня вырвало какой-то горькой желчью. Откашлявшись, я долго стоял на четвереньках, пытаясь сосредоточиться на том чтобы перестала кружиться голова. Кажется, в ней что-то сместилось — окружающий мир плыл, то и дело окутываясь белесым тошнотворным туманом. Сострясение?

Наверно. И правая нога еще… Вроде перелома нет. Связки… Космос, ты добр, спасибо тебе, старик. Спасибо, отец. Уберег, черт, уберег… Не думал, что получится… Я молиться тебе буду, я…

Я заплакал, но не почувствовал слез на обожженных и залитых засохшей уже кровью щеках. Мой летный комбинезон почернел, местами оплавился, на груди висела блестящая металлом бахрома — то, что осталось от рации и системы жизнеобеспечения. Шлем валялся неподалеку — покрытое огромными вмятинами тусклое яйцо. Должно быть, я снял его бессознательно, уже после приземления. Если падение с таким ускорением и на одной едва тянущей аммортизационной капсуле можно называть приземлением…

Сильно саднило под ребрами, правая нога висела плетью, стоило только на нее наступить, как ступня превращалась в кусок раскаленной до белизны стали. Но это ничего, это пройдет. Главное — жив.

Время от времени на небе появлялись новые звезды — яркие, красные, вспухающие за доли секунды и еще быстрее исчезающие. Где-то там, так далеко, что человеческий глаз был бессилен разглядеть, Второй Корус ВКС

Империи добивал остатки противника. Мне не повезло, осколки торпеды, срикотешившей от броневых листов второй палубы, ударили в рубку, как раз в тот момент, когда наш корабль, заканчивая разворот, выходил на курс атаки. Рубка могла выдержать прямое попадание, но ее обшивка не была рассчитана для такого угла поражения. Рубка превратилась в кокон переплетенных между собой искореженных листов брони, арматуры и проводки.

Я был единственным, кто находился на второй палубе, рядом со спасательными ботами. И я был единственным, кто сумел ими воспользоваться. Через две минуты после того, как бот отстыковался, корабль получил сразу два прямых попадания — еще одно под рубку и кассетной торпедой — в правый борт. После гибели экипажа он стал достаточно удобной мишенью чтобы попасть под удар и эти две минуты были последними минутами его жизни. После этого он перестал существовать. Меня задело слегка, к тому моменту бот отошел достаточно далеко, но хрупкая капсула не была предназначена для боя…

С трудом поднявшись на полсогнутых ногах, я запрокинул голову. Новые звезды вспыхивали все реже и реже, лишь изредка удавалось заметить призрачный алый сполох. Там, в сотнях тысяч километров Второй Корпус мстил за нас, круша все на своем пути. Бронированный кулак Империи, в нем было много герханцев, для него это была не битва, а хорошо просчитанная методичная бойня. Неуклюжие, похожие вблизи на растолстевших карасей, корабли противника не имели ни малейшего шанса. Потом, гораздо позже, я узнал, что наш корабль был единственной потерей Империи в той стычке.

А потом на фоне ночного неба я увидел три невысоких силуэта.

— Кто? — окликнули меня лязгающим неприятным голосом, — Стреляю!

— Свои, — сказал я как мог громко, — Капрал Линус ван-Ворт, Вторая Бригада. Тяжелый перехватчик

«Веста»… Бывший…

Они приблизились. Их действительно было трое, на них была форма имперских пехотинцев, грязная и немного лоснящаяся на коленях. В руке у одного загорелся фонарик, сильный узкий луч выхватил из темноты и меня и кусок дымящего бота, впечатавшегося в землю.

— Этот что ли падал? — спросил один из них у другого.

— Наверно, — ответил тот. Кажется, он и окликал меня, — Вызывай штаб, говори — нашли летуна. Что, долетался, голубь?

— Нас… сбили… Проводите меня в штаб. Моя рация сломана, я обязан доложить командиру.

— Прыткий, — процедил он, — Герханец?