Алиса Акай - Иногда оно светится (СИ)

Я коснулся ее пальцем и на коже заалело такое же пятно. Похожее на…

Я поморщился и вытер его о штанину.

Котенок взялся за доспехи всерьез. Сперва я думал, что оценив объем предстоящей работы, он выкинет пустую затею из головы, благо в повседневной жизни он был непостоянен и даже склонен к конформизму. Черты, которые мне не сразу удалось разглядеть в своем пленнике. Но глаза его все также горели. Он притащил доспехи наверх и взялся приводить их в порядок.

Первой жертвой стал я сам.

— Линус! — закричал он, красный от злости, сжимая в руках свои железяки, — Ты что с ними сделал! Ты же их…

Ты посмотри на них!

— Я их только снял с тебя, — осторожно ответил я, на всякий случай перемещаясь ближе к двери.

— Снял? Сня-ал?!

— Если ты думаешь, что это было так просто…

— Ты же их испортил!

— Не преувеличивай, я всего только разрезал ремни. Без этого мне было их с тебя не стащить, извини.

— Ржавчина!

— Они лежали в шкафу больше месяца, — оправдывался я, — Там всегда сыро. Я и забыл про них совсем.

Доспехи действительно выглядели не очень. Покрывшиеся густой красно-оранжевой коркой ржавчины, с прогнившими и перекрученными ремнями, они смотрелись ничуть не грозно, скорее как подобранный со свалки мусор.

— Ну и кто ты после этого? — не отставал Котенок. В гневе он был достаточно устрашающ и без доспехов. Как всегда в такие минуты, мне показалось, что передо мной выгнувшийся от ярости большой лесной кот, вроде тех, что водились на Герхане.

— Извини, до этого мне никогда не приходилось раздевать бессознательных кайхиттенов.

Котенок возмущенно фыркнул, но отступил от меня. Уже было видно, что от своей идеи он не отступится. На маяке нашлась кожа, не много и недостаточно жесткая, но выбирать не приходилось, Котенок проворно распустил ее на ремни, даже не спросив моего согласия. Впрочем, я бы не стал возражать даже если бы он принялся перестраивать весь маяк в крепость. Нам оставалось слишком мало времени чтобы такая мелочь заботила меня.

На втором ярусе, среди инструментов, он нашел легкий шлифовальный станок и анти-коррозийную смазку. Я попытался помочь, но Котенок, все еще пылающий искренним негодованием, так взглянул на меня, что я предпочел скрыться из виду.

Весь день он жужжал шлифовальным станком, не спустился даже к обеду. Я пытался читать, но не нашел такой книги, в которой смог бы осилить хотя бы десять страниц, возился с терминалом связи, пытаясь добиться от него сам не зная чего, пил вино, глядел на море. Не так уж много занятий остается, если оказываешься посреди бескрайнего моря на маяке. А ведь раньше мне никогда не было здесь скучно, когда я был один…

Линус-Два хотел что-то сказать, у меня возникло знакомое щекотное ощущение, но почему-то смолчал. Осталось только ощущение чьего-то чужого дыхание на щеке — как будто кто-то хотел прошептать мне на ухо, но в последний момент передумал.

Вечером я не выдержал, поднялся наверх. Котенок все также работал, окружив себя инструментом и доспехами.

Он почти восстановил их, хотя навыков в такой работе у него не было — кое-где протер металл слишком глубоко, в других местах я увидел сколы и неровности. Когда я вошел, он сидел спиной ко мне, озабоченно ковыряя крепление ремня и хмурясь, но мои шаги услышал тут же.

Повернулся, устало вздохнул и сказал:

— Линус… Это же все бесполезно, да?

А я увидел его глаза. Потухшие звезды. Подошел, сел рядом.

— Да. Мы не отобьемся.

Он понял — я говорю то, что думаю. Печально усмехнулся, глядя на свое отражение в начищенной пластине, вдруг сгреб все доспехи в охапку.

— Ты куда?

— Выкину их в море, — сказал он, подумав, — Пусть рыбы сожрут.

Я придержал его за ногу.

— Стой. Оставь. Ну их к черту, это всего лишь куски железа. Брось…

Котенок послушно разжал руки и доспехи с глухим звоном попадали на пол, да так и остались лежать. Покрытые шипами, они уже не казались опасными, рассыпанные в беспорядке. Просто мертвые холодные вещи, оставшиеся без смысла и цели.

Подумалось — может, и я такой? Все еще с шипами, но уже бесполезный, лежащий на полу, бессмысленный. Моя жизнь, мой мир — все это осталось позади. Как будто я умудрился стать неподвижным в то время, как Галактика совершила поворот и оказался где-то за бортом. А перед глазами все проходят и проходят холодные огни знакомых дней и планет, к которым, как подсказывает сердце, уже никогда не вернешься. А я лежу, упираюсь бесполезными уже шипами в пол и пытаюсь думать, что ничего еще, черт возьми, не кончилось, что я найду силы, что я смогу снова…

— Чего ты на них так смотришь? — спросил Котенок.

— Ничего, Шири. Иди сюда.

Я обнял его, провел носом по его щеке.

День. Остался один день.

Почему-то стало тяжелее дышать, словно легкие залили горячим свинцом. И показалось, что под веки сыпанули мелкой стеклянной крошки. Я с хрипом втянул в себя воздух, постарался удержать в себе, но он предательски вышел из меня, издав странный звук.

Котенок отшатнулся, с изумлением и страхом глядя на меня.

— Линус!

— Ничего, малыш… Ничего, Шири… Котенок.

Он прижался ко мне, попытался дотянуться губами до лица, но я запрокинул голову. И почувствовал на щеках что-то жгуще-горячее, въедающееся под кожу. Как непривычно… Когда я плакал в последний раз?.. Давно, давно,

Космос, как давно…

— Это ничего, — бормотал я, удерживая Котенка, — Это глупости. Накатило как-то… Глупость, глупость…

Он сам начал всхлипывать, но, задержав дыхание, остановил себя. Но щеки все равно были соленые, я ощутил это, поцеловав его, соль осталась на моих губах.

— Я не хочу умирать, — сказал он, — Только не сейчас. Я не боюсь смерти, но я боюсь того, что тебя не будет там. А если ты там будешь, мне ничего уже не страшно.

— Я буду везде. Рядом с тобой, всегда. Даже там.

В эту минуту я верил в то, что говорю. Я знал это. Всегда знал…

Терминал связи пискнул. Мы с Котенком переглянулись. Я протянул было руку, но замер, так и не коснувшись кнопки. Щеки все еще жгло, словно их коснулся жидкий огонь.

— Да, — прошептал Котенок, — Это они.

Я нажал на кнопку.

Вначале был треск. Потом появился голос. Незнакомый напряженный голос, принадлежащий немолодому уже человеку.

В нем звякали легкие серебристые нотки — герханский акцент, который ни с чем не перепутаешь. Человек говорил медленно и осторожно, и хотя я его не видел, мне почему-то показалось, что он смотрит прямо на меня.

— Объект семьдесят-тринадцать-зет-семь!.. Объект семьдесят… Черт. Линус ван-Ворт, вызывает капитан борта «Курой». Подходим к вашей системе. Обнаружили повреждение стабилизирующего контура в одном из двигателей, пришлось останавливаться для полевого ремонта. Отстаем от графика. Повторяю, борт «Курой» отстает от графика, приблизительно минус пятьдесят один час. Идем с опозданием. На орбиту по рассчетам выйдем через двадцать семь часов, тридцать семь минут. Подтвердите получение сообщения. И извините, если… — голос осекся, какую-то секунду или две, то время, что длилась пауза, казалось, что человек на том конце невидимого провода замешкался, — …выбились из графика. Надеюсь, мы успееваем. Держитесь, пусть вас хранит Космос. Борт «Курой» закончил. Отбой.