Юлия Григорьева - Искупление (СИ)

— Я отомстил за вас, — сказал он, поднял кубок и отсалютовал портретам. — Надеюсь, ваши души теперь спокойны.

Да, был еще Кирс. Потерять его было досадно и немного горько. Но все-таки его гибель от ножа, посланного в грудь Найяра, но принятый верным приятелем, раной не стала. В их дружбе Кирс был более искренен, Найяру преданность молодого тарга нравилась, он принимал с благоволением умный собачий взгляд своего наперсника, но не более. И все же герцог искренне расстроился, когда Кирс затих у его ног, глядя все тем же преданным собачьим взглядом. Его, точней своего, убийцу, герцог казнил собственными руками. А после того покушения окружил себя наемниками с севера.

А потом была Сафи, его маленькая фея, его любовь, боль и ненависть. Пожалуй, стоило быть перед собой честным, он, действительно, ненавидел ее за то, что становился слабым и уязвимым под взглядом ее серых глаз. Они были для Найяром зеркалом, в котором он видел не еще молодого, красивого и полного сил мужчину, а кровожадное чудовище с уродливой душой, в которой жили вбитые отцом догмы. Но ему нравились эти догмы! Ему нравилось быть тем, кем он был. Проклятье, он был истинным Грэимом! Это жило в его крови, билось в его сердце, это было его сущностью! Но она не принимала, не желала принять его таким, каким Найяр сам принимал себя. Два с лишним года терпела, подстроилась, привыкла, но не приняла. Впрочем, уже за то, что перестала трястись каждый раз, как он прикасался к ней, не стискивала зубы, не впивалась в его плечи ногтями, лишь бы хоть так сделать больно, герцог был благодарен своей покойной жене. Именно она сделала его сокровище гибче, умней и сильней.

Тот день, когда девушка впервые открыла ему объятья, стал одним из лучших дней в его полной темноты жизни. И ее первый стон, и сорвавшееся с губ его имя, произнесенное в минуты наслаждения, и улыбка, которую она подарила ему — все это было сокровищем. Но потом страсть проходила, и вновь ее глаза становились зеркалами, в которые было страшно смотреть. И вновь в душе вспыхивала эта странная смесь из нежности, любви и жгучей ненависти. Но Найяр не смел излить на нее ту агрессию, что любовница будила в нем, он шел в пыточную и отводил душу там. Просто герцог боялся однажды увидеть тело возлюбленной в гробу, потому выливал свою злобу на всех вокруг, кроме нее. Страх потерять ее был таким сильным, что это тоже делало его слабым местом, и тоже заставляло ненавидеть Сафи.

Больше всего на свете Найяр Таргарский хотел увидеть в глазах единственной любимой женщины любовь. Хотелось, чтобы она смотрела на него, как Неил, но Сафи не видела того беззащитного ребенка, которого знал старший брат. Она всегда видела его сущность, знала того, кто живет за красивым телом, и вот того, истинного, эта упрямая женщина не желала принимать. Научилась жить с ним рядом, но отвергала по-прежнему. Это злило, но и он научился жить с ее страстью, но без ее любви.

Их совместная поездка была, наверное, самым светлым в их отношениях за все года, что он коршуном вился вокруг маленькой феи. И все было так чудесно, пока герцог не понял, что его женщина завела маленький секрет, который прятала в своем чреве. Что он тогда почувствовал? Была ли хоть искра радости? Нет, не было. Была ярость от осознания, что отцом может быть Тиган, и обжигающая ненависть к ней, что допустила подобное. Потом Найяр немного успокоился, сообразив, что это в такой же равной доли может быть и его дитя. Но он ни минуты не мучился выбором участи для дитя, он не должен был родиться. Отец, возможно, отец приговорил свою плоть и кровь к смерти еще до его рождения. Мысль, что можно дать ей выносить дитя в тайне и родить, но отобрать после и спрятать, герцог отогнал моментально, потому что разлучаться со своей любовницей не желал ни на мгновение. И потому, что боялся, она будет искать, будет требовать. Но, даже если все поймет, и оставит жить младенца у чужих людей, это мог быть ублюдок Тигана! А вот это было совершенно недопустимо. Его женщина могла рожать только его детей. Как же гадко было осознавать, что она не пожелала принять ни одного его довода. Не приняла и не простила. «Ты меня потерял».

— Проклятье, Сафи, — застонал Найяр, поворачиваясь к дереву спиной и сползая по нему. — Зачем, зачем ты понесла, зачем?! Бесова идиотка, ты сама все испортила. Сама!

Герцог уткнулся лбом в колени. Ему так хотелось вырвать ее из сердца и из памяти, но эта проклятая любовь так крепко пустила корни, что любая попытка забыть причиняла неимоверную боль.

— Сафи, — прошептал он, сжимая в кулаке пожухлую траву, — Сафи… Любимая… Чтоб тебя бесы задрали, — вырванная с корнем трава отлетела в сторону, и Найяр вскинул лицо к ночному небу. — Я не могу без нее, — прошептал он звездам. — Боги, верните мне мое сокровище, подыхаю…

Звезды молчали, небо молчало, боги молчали. Только за спиной раздался едва уловимый шорох, и словно кто-то так же, как и герцог, сполз вниз по стволу, усаживаясь по ту сторону дерева. А потом вновь послышался уже знакомый смешок. Найяр вскочил на ноги, за деревом никого не было. Там было пусто! Стиснув зубы, герцог вернулся на прежнее место.

— Ты не напугаешь меня, — ожесточенно произнес он. — Это все нервы.

Новый смешок заставил его вздрогнуть. Затем вновь зашуршала трава, словно невидимый человек встал и прошелся вокруг дерева. А потом Найяр почувствовал ледяной холод и запах тлена.

— Ха-ха, — по слогам произнес мужской голос прямо ему в ухо.

— Боги защитите! — вскрикнул герцог и вскочил.

Смех, издевательский смех, вот, что неслось ему в спину, когда Найяр бросился прочь от злосчастного дерева. Он даже не задумывался, куда бежит, пока не запнулся и не полетел на землю, но успел выставить руки и приземлился на четвереньки. Это немного отрезвило, и мужчина закрыл глаза, тяжело и хрипло дыша. После шумно перевел дыхание, открыл глаза и застыл, глядя на подол женского платья с золотым шитьем. Медленно поднял голову и отскочил в сторону, уперевшись спиной в очередное дерево.

Женщина подплыла к нему, удушая зловонием тлена и замораживая могильным холодом, присела и заглянула в глаза.

— Кошмарной ночи, дорогой супруг, — прошелестела покойная герцогиня. — Я скучала.

— Тебя нет! — сипло произнес Найяр, закрываясь рукой.

— Конечно, нет, ты же убил меня, — он вздрогнул от ненависти, которой был пропитан шелест мертвого голоса.

— Боги, — выдохнул его сиятельство и вскочил на ноги.

Герцогини не было. Был ночной лес, темнота и прохладный воздух, который неожиданно показался теплым после того леденящего душу ужаса, который испытал Найяр. Бешеное сердцебиение постепенно успокаивалось, и герцог уже мог слышать не шум крови в ушах, а шорох листьев и крик ночной птицы. А еще до него донеслись крики его воинов.