Джефферсон Свайкеффер - Паутина будущего

Пораженная Шарлин посмотрела на Мэддока:

— Не может быть!

— Да, было дело. — Он улыбнулся какой-то своей мысли. — А как насчет Валентина? Он тоже чем-нибудь удивил тебя?

Медленно наклонив голову, Стенелеос ответил:

— Он проткнул мне руку вилами. Это была моя первая рана более чем за восемьсот столетий.

Шарлин хотела было спросить, кто такой Валентин, но передумала и задала другой вопрос:

— Вы хотите сказать, что никто, кроме нас двоих, не может удивить вас?

— Да.

— Чертов болтун.

Мэддок поморщился, когда Шарлин сказала это. Она нахмурилась:

— Но в таком случае… почему?

— Вы другие. Вы особенные. Я живу вне времени, а поскольку я призвал вас, то и вы тоже.

— Мэддок уже рассказывал мне что-то о путешествии во времени, но…

— Он не лгал.

— Невозможно. — Шарлин вздохнула, и как-то вдруг с нее спало агрессивное напряжение. Она засунула оружие в прикрепленное к ремню подобие кобуры и сказала, обращаясь одновременно к Мэддоку и к Стенелеосу: — Вы даете мне противоречащие опыту сведения. Путешествовать во времени невозможно. Время не имеет глобальных субстрат, у него есть только локальные калибры. До тех пор, пока ваш размер превышает размер нейтрона, время — это просто время.

Мэддок взял ее за локоть:

— Вы утверждаете, что время — это просто время. А мир — это просто мир. А что вы в таком случае скажете об этих маленьких квадратиках разноцветной ткани? Что это просто материя?

Шарлин огорченно посмотрела на него и слегка пошевелила локтем, освобождаясь от прикосновения Мэддока.

— А чем еще они могут быть?

— Что вы почувствовали, когда дотронулись до одного из платочков?

— Он ужалил меня.

— Это было похоже… на что-то?

— Ток или огонь.

Теперь была очередь Мэддока задать глупый вопрос; он не знал, что такое «ток», но был рожден в стране любознательных людей. Однако вместо этого он сказал:

— Насколько я понимаю, вас обжег неугасимый огонь проклятия — я сам почувствовал все это некоторое время назад. Вы держали в руках бессмертную часть какого-то человека. Бессмертную, но вечно страдающую.

— Да вы прямо-таки специалист по истории средних веков, — усмехнулась Шарлин.

Мэддок уже понял, что это ее стиль, когда слова появляются несколько быстрее, чем соответствующие мысли. Он вспомнил многочисленные лекции иезуитов в Корке в соборе святого Финбара. Они словно играли в шахматы, но не фигурами, а идеями.

Мэддок выудил из своей памяти характерное для тех времен словечко, которое адресовал Шарлин:

— А вы, надо полагать, материалистка?

— Что? — она замолчала, явно находясь в замешательстве.

Солнце со страшной силой молотило по макушке Мэддока, угрожая замутить его сознание. Он встряхнул головой, чтобы прояснить мысли, и возобновил свое наступление, стараясь быть максимально логичным.

— Вы слишком любите этот мир и эти вещи, которые можно пощупать и подержать в руках. Вы не верите в существование вещи, если она недостаточно твердая, чтобы сделать кому-либо синяк с ее помощью. — Он вытер пот со лба. — По моим представлениям, это и делает вас материалисткой.

Шарлин озадаченно посмотрела на Мэддока, который в свою очередь, мимолетно взглянув на Стенелеоса, заметил уважение в его спокойном взгляде.

— Это все реально, — сказал ирландец, показав движением руки на окружающий их мир. Он пнул ногой сухой комок грязи, который тут же рассыпался. — И этот комок реален.

Затем Мэддок потрогал рукав своей рубашки, попутно обратив внимание, насколько он стал засаленным.

— Рубашка. Вы. Я. И он настолько же реален, как мы оба.

Он показал пальцем на Стенелеоса.

К Шарлин вернулись самообладание и присущий ей дерзкий, острый ум.

— Да, мы реальны, — отрывисто сказала она. — Ну и что же дальше? Ты говорил о каком-то доказательстве. Предъяви его.

Мэддок начал подниматься вверх по склону по направлению к благословенной тени старого дуба, в которой он так сейчас нуждался. При этом он коротким жестом дал понять Шарлин, что та должна следовать за ним. Она так и сделала, в то время как Стенелеос остался на месте, словно растущее в речной тине дерево. Мэддок был даже рад этому. Ему не очень хотелось, чтобы кто-нибудь был свидетелем того, как он втолковывает истину этой твердолобой даме.

— Существуют вещи, которые вы не можете ни видеть, ни потрогать, ни подержать в руках, и тем не менее они реальны. — Он шагнул в тень дерева, отчего ему сразу же легче задышалось. — Например, тень.

— Отсутствие света, — фыркнула Шарлин.

— Ну, хорошо, — проворчал Мэддок и потер рукой бровь. — А как насчет самого света? Что это такое?

Он показал рукой на ослепительно яркое небо.

— Излучаемая энергия.

Мэддок секунду помолчал. Поэтичность словосочетания нашла отклик в его душе. Солнце, фонарь Земли, дневной камин, обеспечивающий мир излучаемой энергией…

Он, конечно, не знал, что это научный термин, но если бы даже и знал, то вряд ли эта фраза показалась ему менее поэтичной. Но он был изумлен, что столь красивые слова прозвучали из уст женщины, до того говорившей такие отвратительные, непристойные вещи.

— Ну, а любовь?

Шарлин, подняв голову, посмотрела на него:

— Любовь похожа на дружбу. Она возникает из общности интересов. Ничего мистического в ней нет. Это просто-напросто информация, которая есть энергия, которая, в свою очередь, материальна. Ты, видимо, смотришь слишком много старых фильмов.

Мэддок, конечно же, даже не понял, о чем речь. Он побагровел.

— Я пытаюсь передать тебе хоть немного мудрости, умница неотесанная! — Он едва не поднял на нее руку, но остановился, так как, в частности, не был уверен, что тут же не получит сдачи. — Я стараюсь подготовить тебя к путешествию по ту сторону мирового фасада, которое ты должна совершить вместе вон с тем человеком-кошкой. Мне очень интересно, может ли в твоей голове удержаться хотя бы одна абстрактная мысль. Почему ты ничего не хочешь понять?

В ответ на эти слова в глубине ее глаз загорелся гневный огонек, но через секунду она уже овладела собой. Затем она улыбнулась.

— Потому что ты становишься очень забавным, когда сердишься, — промурлыкала она.

Мэддок резко выпрямился, как будто его самого ударили, но затем словно почувствовал облегчение. Чувство было такое, будто она окатила его ушатом холодного пенистого пива. Шарлин была слишком похожа на него самого; она была не прочь наблюдать за страданиями людей и даже отчасти спровоцировать их. Речь, разумеется, не идет о серьезных, глубоких мучениях. Ее, как и Мэддока, интересовали незначительные, бытовые страдания, такие как ревность, суеверные страхи, уязвленная гордость и раненое самолюбие — когда люди показывают скрытые черты своего характера.