Мария Теплинская - Короткая ночь

— Смири гордыню, сын мой, — веско ответил пастырь Божий. — Моли Господа и Пресвятую деву, дабы послали тебе смирение и кротость. На раба Божия Михаила напрасно пеняешь, прихожанин он честный, у всякой обедни бывает, и из семьи доброй. Ступай домой и запомни: без родительского благословения и церковного оглашения венчать никого не стану. Да, вот еще что, — он снова поднял кверху сизый холеный палец, — коли ты на кума моего надеешься, так не трудись попусту: я его уже упредил.

У Горюнца так и упало сердце: кумом отца Лаврентия как раз и был тот самый священник в дальнем приходе. Боже правый, как он мог об этом забыть!..

Домой он вернулся в большой печали и полный гнетущей тоски, что не только тетки-соседки, а весь мир теперь против них…

Леси он почти не видел — лишь мельком, на краткий миг, а потом долго стояло в глазах мелькание подола, движение оголенного смуглого локтя, темная коса, скользнувшая вдоль плеча. И глаза: быстрый, пугливый взгляд из-под тени густых ресниц говоривший, однако, больше, чем любые слова.

Одна со двора она теперь не ходила; куда бы ни вышла — повсюду следовала за ней кроткая молчаливая Ганна, неотступная, как собственная тень. Леся на нее сердилась, полыхала взорами, да Ганна, видимо, боялась чего-то посерьезнее, чем Леськины колдовские очи, и по-прежнему не отставала.

Заходил Янка разок-другой на двор к Галичам, да только лучше бы не переступал порога. Нет, никто его со двора не гнал, от дома не отказывал; хозяева даже старались держаться поласковей, но слишком хорошо он видел, как натужна эта ласка, как стараются они скрыть под нею свою неловкость и с каким нетерпением ожидают, чтобы он поскорее ушел. Ганна смотрела затравленно, а Тэкля… С Тэклей было хуже всего. Ее взгляд, как будто виноватый, но вместе с тем непреклонный, пугал и смущал его куда сильнее, чем Савкин волчий оскал. Горюнец понимал, что это по Тэклиному наказу Ганна теперь так неотступно следит за юной золовкой.

Старый Юстин из-за жениной спины ободряюще кивал и подмигивал, да опять же: чем он мог помочь?

Янка не знал тогда еще самого главного: в тот день, когда Галичи ушли в гости, а Лесю замкнули в амбаре, Тэкля потом заметила, что подол у внучки как будто бы сыроват, а Ганна потом тайком выбирала у нее из косы заблудшие в ней сухие веточки и сосновые хвоинки. Тэкля тогда начала было приступать к внучке с расспросами: где, мол, была, да кто выпустил? Упрямая Леська, глядя в пол, знай твердила одно: никуда не выходила, никто не выпускал, а подол сырой оттого, что слезы им утирала. Тэкля перестала допрашивать, но укрепилась в подозрениях, что тут было не простое бегство. А Юстин ей ничего не сказал.

Но этим, оказывается, дело не кончилось. Оказалось, что в тот день, когда с небес грянул ливень, и девки с хлопцами врассыпную кинулись по домам, курносая Виринка невзначай оглянулась и увидела, как позади, меж берез, мелькнул Янкин высокий силуэт, а рядом с ним бежала девушка, прикрывая голову темным подолом. Ну да Виринку не обманешь: Леську, подружку давнюю, как же ей не узнать, хоть бы та с ног до головы закуталась! Но позвольте, ведь Леська… Она же с самого утра под замком в амбаре сидит! Виринка об этом сразу и не вспомнила; лишь как домой прибежала, до нее дошло. А едва ливень прошел — тут же из хаты выскочила, и сразу — к Галичеву амбару! Стукнула кулачком в заколоченную дверь, окликнула:

— Эй!

— Ну кто там еще?., - донесся из-за дверей Леськин сонный голос.

Нет, вроде бы на месте. И все равно: это ее Виринка разглядела тогда под березами, не могла она ошибиться. Стало быть… Просто немыслимо, в голове не укладывается… Но что же еще можно было подумать, если она сама видела, как грозный Савел повернул ключ в замке, как затем положил его в карман… Запоры на месте, крыша целехонька, а узница — на тебе! — на воле разгуливает, а потом вдруг таинственно оказывается в запертом наглухо амбаре, где и должна была находиться. Ну не чудеса ли?

Виринка, понятное дело, долго не вытерпела, поделилась с подружками, что с Леськой не иначе как что-то поделалось: сквозь стены проходит! Неужто она теперь… Невмочь даже и вымолвить!..

Ей было невмочь, а другие смогли, и вот пошел бродить-гулять по деревне новорожденный слух.

А в скором времени Михал Горбыль уже взахлеб рассказывал дружкам-приятелям, как шел он глухой ночью по улице, и глядь! — летит над хатами, над тынами едва у него не над головой, огромная лохань, а в ней стоит, кружа помелом, совершенно голая Леська, в растрепанных космах, с горящими глазами. Не иначе, на шабаш полетела, на самую Лысую гору. Да еще стал в доказательство расписывать про тайные знаки у нее на теле: на левом плече, дескать, у нее родинка, а на правом боку, пониже груди, едва приметный след от ожога, словно лист кувшинки. И след, и родинка, понятное дело, взаправду были, да только Михалу все равно никто не поверил, ибо все знали, какой он великий мастер — турусы разводить. А знаки тайные на девичьем теле не иначе как возле бань подглядел-таки, охальник!

И тем не менее, помимо прежних кличек, к Леське теперь пристала еще одна: Ведьма.

Однажды, ближе к вечеру, перелеском возвращаясь домой, Горюнец вдруг ощутил легкое прикосновение к своему локтю и, обернувшись, увидел Лесю.

— Нашла я тебя, вырвалась-таки от Ганки! — зашептала она прерывисто и часто. — Жизни, Ясю, от нее больше нет: куда ни выйдешь — повсюду и она за мной, что твой подпасок за козою! Я уж сколько говорила ей: не беги ты за мной так скоро, еще споткнешься, ноги собьешь! И так не ускачу никуда.

— Не серчай ты на нее, Лесю, — ответил Ясь. — Не по своей ведь воле она…

— Знаю, что не по своей: муж велел, бабка наказывала. Да только одного я понять не могу: мы же с ней обе молодые, обе в чужой воле, одна другой помогать должны…

— Вот и помогла она тебе: отвела глаза. А не ты бы не беседовать нам с тобой теперь…

— Да, пожалуй, — согласилась она.

И, помолчав, добавила:

— Нехорошо как вышло-то, Ясю. Домекнулись-таки, что я из амбара выходила.

— А куда мы с тобой ходили — не догадались? — встревожился Ясь. — Дед ничего не рассказал?

— Да нет вроде. Бабка вот все ко мне подступала: где была да как вышла? Панева у меня высохнуть не успела, а она заметила; я все отпиралась, да она не поверила.

— Бранила, поди? — вздохнул Ясь.

— Да нет, она-то не бранилась. Савка вот только…

— Что такое? — снова встревожился Горюнец.

Она в ответ лишь отвернула суровый рукав. Ее округлую выше локтя руку пересекали наискось два вспухших багровых рубца.

— Чем это он тебя? — нахмурился Горюнец.

— Веревкой мокрой. Бабка не видела, ее тогда дома не было.

— За что?

— За ведьму… Слыхал, что на селе гутарят?

— Да как не слыхать! Все жених твой нареченный старается, так расписывает… А я все на Савла вашего надивиться не могу: выбирал, перебирал женихов, да и выбрал — шута горохового!