Мария Теплинская - Короткая ночь

Рыгор сперва изумленно покачнулся, как от нежданного удара, однако быстро взял себя в руки. Вот ведь она — судьба! Долгие годы он терзался, верил и не верил, что Ясь может быть его сыном, его плотью от плоти; хотел этого — и не хотел. Желал увидеть в нем свои черты — и боялся, что их обнаружат другие.

Природа оказалась милосердна и к нему, и к Антону: мальчик не унаследовал отцовских черт, всем своим обликом пошел в хрупкую красавицу-мать. Всем, кроме разве что глаз. Глаза у него дедовы — такие же, густо-синие, с легким лиловым налетом, с ярким ободком по краю, были у Граниного отца, сурового Кондрата Мигули. Он не на шутку встревожился, заметив, что его юная дочка слишком загляделась на женатого соседа, и поспешил выдать ее замуж за Антона Горюнца, который давно уже пытался за ней ухаживать. Граня не осмелилась возражать — просто потому, что и возразить было нечего. Антон происходил из хорошей и уважаемой семьи, да и сам считался хорошим парнем — был работящим, здоровым, без дурных наклонностей и к старшим почтительным. Он был вполне хорош собой — во всяком случае, ничего непривлекательного в нем не было. Уних была хорошая, теплая хата, надел не из самых худших, две молочные коровы — так что и с этой стороны он был жених весьма даже ничего себе. Изъян у него был только один: он не был Рыгором Мулявой. Но этого она, безусловно, отцу сказать не могла.

Ах, Граня, Граня! Жизнь с Антоном у нее не задалась с самого начала. Антону было известно о чувствах молодой жены к Рыгору; он знал о них еще до свадьбы, но поначалу был самоуверенно убежден, что сумеет вытеснить из ее сердца того, другого. А может быть, просто считал, что после свадьбы все само собой закончится. Так или иначе, но жизнь не оправдала его надежд. Граня старалась быт ему хорошей женой, но так и не смогла ни полностью излечиться от прежнего чувства, ни по-настоящему полюбить мужа, а тот с каждым днем все больше злобился — избегал смотреть ей в лицо, слова цедил сквозь зубы, и в довершение всего, по каждому поводу стал ее бить.

…Это случилось на третьем месяце после ее свадьбы, вьюжным январским вечером. Антон тогда в очередной раз побил ее за какое-то упущение в хозяйстве, и она, вся в синяках, кое-как одетая, примчалась к Рыгоровой хате и, привалясь всем телом к бревенчатой шершавой стене, по-детски беспомощно и безутешно расплакалась. И случилось так, что Рыгор в это время откуда-то возвращался домой и разглядел смутные темные очертания женской фигуры, расслышал тихий горестный плач.

— Граню! — тихонько позвал он. — Граню, ты?

Она ткнулась мокрой щекой ему в плечо и всхлипнула. Рыгор, как мог, старался ее утешить, но чем он мог помочь? Оба они знали, что из того затхлого тупика, в который загнала их злодейка-жизнь, нет и не может быть выхода.

Рыгор и сам плохо помнил, как они очутились в темном овине, как целовал он Гранины припухшие губы и заплаканные глаза… Дальше все было смутно…

Ребенок родился ровно через девять месяцев, в середине октября, и был признан сыном Антона. Вероятно, Антон по-своему был к нему привязан, но постоянные подозрения с каждым годом все сильнее травили и разъедали его душу, и это не могло не сказаться на его отношении к мальчику. Янка уже одним своим существованием напоминал ему о том, что принадлежащая Антону женщина когда-то любила другого. А из своих детей не выжил никто.

Один только раз за всю жизнь и случился грех…

Вот он теперь, этот грех во плоти, стоит, ухмыляется, щурит синие очи деда Мигули. Красивый парень вышел, ничего не скажешь, да только что толку с той красоты?..

— Хватило, как видите, и одного раза, — ударил беспощадной правдой насмешливый Янкин голос. — А теперь скажите вы мне, дядь Рыгор: чем вы тогда были лучше меня, нынешнего? Я, по крайности, девчину пальцем не тронул, я ее берегу, жалею, а вот про вас, уж вы меня простите, того же сказать не могу.

— Каюсь, грех был, — тяжело признался Рыгор. — Да только… Пусть язык у того отсохнет, кто скажет, что я Граню не жалел! Не тебе, по крайности, корить меня. Я ей судьбу не сломал, не обездолил, не хуже многих жизнь прожила…

— Не сломали, говорите, вы ей судьбу? — перебил Янка. — А мне? — вдруг повысил он голос. — А отцу? Конечно, где уж вам разуметь, вас эта беда миновала: чужого сына за своего растить, да не просто приемыша, а обманного, во грехе, в измене зачатого… Оттого и нет у меня на него обиды, простил я ему, и вам простил… Слова бы вам не сказал, кабы вы меня первым корить не стали.

— Что было, то быльем поросло, — отступил Рыгор. — Не для того я беседу завел, чтобы старые обиды разбирать да мертвым кости мыть. Решить нам надо, что теперь делать.

— И что же, по-вашему, я должен делать? — спросил Янка, глядя на него в упор.

— Я знаю, тебе это не понравится. Но я тебе скажу, что ты должен потихоньку на нет все свести.

— Ну, спасибо! — вновь возмутился тот. — Второго Данилу Вяля из меня сделать хотите? Нет уж, благодарю покорно!

— Воля твоя, — ответил Рыгор. — Да только нет для тебя иного пути.

— Ну, один все же есть! — выдохнул Янка в запальчивости. — Да-да, тот самый, крайний, коли уж не останется ничего другого… Тогда уж не у меня, а у н и х иного пути не будет.

Услышав такие слова, Рыгор грозно поднялся во весь свой богатырский рост, почти вровень с молодым своим противником. На что высок Янка, а все же Рыгора, отца кровного, не намного обошел. Медленно легли могучие руки на плечи сына, у самой шеи; сжали крепко, хоть и не до боли.

— Это, милый, ты брось, — проговорил он, сурово глядя ему в глаза. — Коли вздумаешь снасильничать — придушу вот этими руками, как щенка паскудного! Хоть ты и посильней меня будешь, а на такое дело и моей старой силы достанет.

Больше Рыгор к этому вопросу не возвращался, но Янке все равно было тягостно. Не так даже и сама беседа его угнетала, сколько то, что это был, без сомнения, первый знак настоящей большой тревоги, перед которой все прежние бабьи пересуды и даже недавние стычки с Савкой, Михалом или с кем бы то ни было еще оказывались сущими пустяками. Рыгор считал, что они с Лесей должны покориться людскому суду, заглушить, затопить, свести на нет свое неугодное миру чувство. Сам же Горюнец, напротив, знал, что это не выход. Выход был только один: принять бой. Слишком хорошо врезались в его память слова бабки Марыли: «Девчину свою береги. Отнимать ее у тебя будут, всем гуртом на тебя на одного навалятся — не уступай!..»

Итак, темные силы занялись ими вплотную. Возможно, дядька Рыгор тоже смутно почуял их происки, оттого и подступил к нему первым, стремясь опередить остальных. Горюнцу было ясно, что впереди тяжелые испытания, и там уж дело не обойдется одними укорами. Но он был готов к этому. Будь спокойна, ведунья, он не отступит!