Мария Теплинская - Короткая ночь

— Ну и видала я те рушники, а про себя не разумею: то ли ноги об них вытирали, то ли вовсе не из того места вытянули… А уж руки-то у нее точно не из того места выросли. Верно вам говорю!

— У кого, тетечку? — спросила мимоходом Леся.

— Да у Агатки, у кого же еще? У них же свадьба на Покров, аль забыли? Все по чести: сватовство, оглашение, приданое… Боров у них кормится к свадьбе, дак сала на нем — пальцев на шесть будет. Ей-Богу, сама щупала! Они меня сами до хлева водили — похвастаться! И рушниками своими Агата хвалилась давеча — а чем тут и хвалиться-то? Стаська моя лучше бы вышила, а про вашу Алену и вовсе речи нет! А эти, Агаткины, только на одно и годятся: улицы мостить!

— Да что ты все не уймешься? — укорила соседку Тэкля. — Рушники как рушники, не хуже прочих.

— Да при чем тут рушники — за вас мне обидно! — вздохнула Хадосья. — Я ведь слыхала, как девки Агату поздравляли, желали кто счастья, кто богатства… Да все честь ее девичью славили. И Лукаш по селу счастливый ходит, а рожа у него с того счастья глупая-глупая… А уж я-то знаю, что там за честь девичья, да какова ей цена! Я ведь только на прошлой неделе ту Агатку возле бань поймала — с Миколкой Грибом! Целуются, обжимаются, у девки все пазухи наружу, он к ней едва ли не под юбку лезет… Так отчего же, по какому это праву таким вот бесстыжим — все доброе, а другим, ни в чем не повинным — пинки да плевки? Я бы им так и высказала все, что про них думаю, да кто ж меня послушает?

— Да ну, Бог с ней, с той Агатой! — устало отмахнулась Леся. — Не стоит ей, право, завидовать, а пожалеть стоит. И за Лукаша она без радости идет, Миколка ей больше по сердцу, да вот не нужна она ему… Возле бань ее потискать — это он не прочь, а по-доброму, по-честному — на что она ему?

И тут Леся с удивлением поняла, что ей и в самом деле жаль Агатку. Как будто и не она совсем недавно выпускала когти с истошным криком: «Бей ведьму!»

— Да вот что, Алеся, — вспомнила вдруг бабушка, — слетай-ка на огород, нарви бурачков трошки да пелетрунки — холодник нынче сделаем.

Леся послушно побежала на огород, легко выдернула из рыхлой мягкой земли несколько молодых бураков — мощная мясистая ботва и крошечные, едва приметные корешки; затем нащипала эстрагона и мяты.

Когда она вернулась в хату, говорили уже совсем о другом.

— Да, кстати, — спохватилась отчего-то Хадосья, — день завтра жаркий будет, гряды полейте как следует.

— Я полью, — заверила Леся. — Вот встану завтра пораньше и полью.

— Я тоже, — откликнулась Ганна. — Вместе скорей управимся.

— Еще чего недоставало! — возразила Леся. — Тебе теперь только ведра таскать! Нет уж, я и сама как-нибудь обойдусь.

— Да, а соль-то у нас вся и вышла, — озабоченно протянула Тэкля, шаря на полках. — И мыло, помнится, на исходе.

— Да я схожу в воскресенье к Соломону в местечко, — откликнулся с лавки дед. — Побалякаем заодно.

— Аленку с собой возьмите — развеяться трошки, — пробурчал Савел. Он-то хорошо понимал, что коли батьку отпустить одного, тот непременно застрянет в местечковом трактире и домой заявится хорошо если к понедельнику.

Леся порадовалась такому повороту: какое ни есть, а все развлечение. Местечковая жизнь, конечно, не многим веселее деревенской, да и само местечко, почитай, все та же большая деревня, только что населенная в основном жидами. Но она так устала от всех этих колющих взглядов и пакостного шепота, ей так хотелось хоть ненадолго вырваться из Длыми, что предложи ей пешком сбегать до Бреста — побежала бы без оглядки. Да и со старым Соломоном она рада была бы повидаться. Галичи с незапамятных времен покупали у него соль, Леся росла у него на глазах, и старик всегда умилялся, глядя на хорошенькую темноглазую девочку, и всегда давал ей что-нибудь в гостинец: то яблочко, то сизого чернослива, то цветных леденцов, слипшихся от долгого хранения.

Итак, решено: она вместе с дедом отправляется в местечко. Глядишь, и случится там что-нибудь интересное. Ведь именно так, помнится, начинаются все сказки: с отправления в дальнюю дорогу. Ну, дорога-то, положим, не такая и дальняя, а сказка… Какие для нее теперь сказки! Вон янтарная нить под рукавом жмет, беспокоит руку…

Назавтра она и в самом деле проснулась задолго до петухов, когда сизый туманный сумрак едва начал редеть. Второпях накинула паневу, затянув узлом гашник, наспех заплела каштановую косу. В сенях споткнулась о ведро — каким-то чудом оно не загремело. Ведро, гряды, капуста — с этим успеется! Сперва — главное…

Она не стала пробираться задворками, рассудив, что если кто и встанет в такую рань, то первым делом как раз и побежит на зады. Неслышной тенью метнулась она по безлюдной улице — мимо черных окон, мимо неясных плетней, тонущих в клубах сизо-голубого тумана. Горюнцова хата — с самого краю, даже немного на отшибе; чтобы до нее добраться, надо полдеревни пройти. Ох, не дай Боже, кто увидит, да еще с этими янтарями, зажатыми в кулаке…

Обошлось. Вот она, заветная хата. Темная и печальная, по-прежнему такая родная, несмотря ни на что, она словно пришла на помощь, заслонив почерневшим боком от нескромных глаз. Немного девушка постояла, прижимаясь к ее стене, к старым шершавым бревнам, и на какой-то миг ей показалось, будто она готовится предать в себе что-то важное, но что? Эту хату? Яся? Свое детство? Тень покойной Агриппины? Или даже более того — собственную душу, вместившую все это?

Стряхнув наваждение, она метнулась к окну, что выходило на улицу. Одна створка была приотворена, и за ней буйно цвела лелеемая Янкой розовая герань, тоже знакомая до боли. Сколько раз поливала она ее в прежние дни, ставшие теперь такими далекими…

Но что это? Показалось ей, или в самом деле заметила она в глубине темной горницы какое-то движение? Она крепко зажмурилась, отчетливо понимая, что это не поможет, что пусть она ничего не видит, а уж ее-то изнутри видно прекрасно: ее изящная головка четко рисуется на фоне светлеющего окна. Последним усилием она вскинула руку, бросая янтарную нитку на деревянный подоконник. Янтари упали с легким стуком, который, однако, показался ей громом небесным. Она еще успела заметить, как они легли причудливо свернувшейся змейкой, золотой на матово-сером. В ту же секунду она скользнула прочь, растаяв в зыбком тумане.

Тем же утром Горюнец краем уха подслушал девичьи разговоры.

— Слыхали про нашу ведьму? — заливался чей-то голос. — В воскресенье в местечко собралась — перед жидами хвостом крутить!

— Все-то ей неймется, окаянной! — заходилась злобой другая. — Жидов ей теперь захотелось!

— А чего же? — ерничал третий голос. — Солдат у нее уж был, шляхтич — был, гайдук тоже был… А вот жидов пока не бывало, так с чего бы ей — этакий случай упускать?