Кристофер Сташеф - Пока чародея не было дома. Чародей-еретик

Д’Огюст уклонился, схватил Гибелли за руку и оттолкнул. Тот с трудом удержался на ногах, а д’Огюст быстро намотал на руку полу плаща — до того, как Гибелли успел выпрямиться и снова пошел на него, скалясь и размахивая стилетом. Д’Огюсту удалось принять удар на обмотанную плащом руку.

Повсюду вокруг стола заблестели клинки, молодые дворяне с криком бросились друг на друга. Сталь ударилась о сталь, острые лезвия кинжалов рассекали одежду, оставляли кровавые полосы на коже. Маршалл уколол Честера в бедро. Это был бесчестный удар. А когда Честер пошатнулся, Маршалл поднял табурет и с силой ударил Честера по макушке. Молодой человек, лишившись чувств, рухнул на пол. Гибелли явно обрадовался, заметив это, и, отскочив подальше от д’Огюста, замахнулся табуретом на Грэза. Табурет с треском ударился о голову Грэза, но д’Огюст проворно перешагнул через павшего товарища и заслонил его собой. Гибелли осклабился, ухватился за край стола и качнул его к д’Огюсту. Тот поспешно отступил и успел отодвинуть тело Грэза в сторону за мгновение до того, как перевернулся стол. Затем дерущиеся разбились на пары, используя табуреты как щиты, а кинжалы и стилеты — как мечи.

Неожиданно с грохотом распахнулась дверь, и могучий бас проревел:

— Прекратите!

Молодые дворяне замерли, но лишь на секунду отвели взгляды друг от друга.

— Именем короля приказываю: сложите оружие! — громогласно возвестил стоявший на пороге карлик. Он шагнул в зал, свирепо подбоченился. Следом за ним в зал вбежали вооруженные воины и, разойдясь, встали рядом с каждым из молодых драчунов. Судя по всему, они не намеревались пускать в ход оружие, но оно у них имелось.

— Стыд и позор, милорды! — прокричал Бром О’Берин. — Благородные господа, а деретесь, будто простые крестьяне в придорожном кабаке! Разве вы забыли, что находитесь в Раннимеде, в королевском замке? Что король скажет вашим отцам? Что вы — всего лишь шайка драчунов?

Большинству из молодых лордов хватило ума изобразить виноватый вид. Но Гибелли медленно развернулся и посмотрел на Брома О’Берина в упор горящими глазами.

— А откуда, милорд личный советник их величеств, вы проведали о том, что у нас тут драка?

— Ну а если все-таки они это сделают, брат Альфонсо? Как быть тогда? — Аббат развернулся к своему секретарю, сжав кулаки и дрожа.

Брат Альфонсо строптиво поджал губы и ответил:

— Этого не произойдет, милорд. Их королевские величества не посмеют пробудить гнев народа.

— О, народа, народа! — в отвращении прокричал аббат. — Народ не поднимется даже ради того, чтобы пса убить, если не отыщется кто-то, кто их поведет за собой! Народ ничего не значит в планах монархов!

— Не стоит питать такую уверенность, милорд, — сверкая глазами, отозвался брат Альфонсо. — Народ помог их величествам усмирить мятеж баронов около тринадцати лет назад. Народ превращается в войско. Народ платит дань.

— Только если народом кто-то руководит, брат Альфонсо, — только если кто-то руководит.

— Верно, но ваши священники им руководят!

Аббат замер, и нахмурился, затем медленно развернулся к окну.

— Они не смогут вынудить вас оставить ваш пост, — заверил его брат Альфонсо. — Они не смогут объявить, что Церковь Грамерая — не более чем сон безумца. Ваши священники поднимут народ против них.

— Но кто поведет их? — пробормотал аббат. — Не дело это для монаха или священника.

— Не дело, — согласился брат Альфонсо. — Но не сомневайтесь: король и королева не станут так рисковать. Ни один монарх не может править без согласия тех, кем он правит.

— Но как же — если народ не станет на сторону Церкви Грамерая? Как — если люди изберут для себя Римскую Церковь?

— Как? Надо позаботиться о том, чтобы они ее не избрали, — с улыбкой ответил брат Альфонсо. — Разве нету вас проповедников, которые способны воспламенить в душах людских праведный огонь? Неужто не отыщется никого, кто смог бы унять мятежных призраков, орущих в защиту Папы?

Аббат обернулся к своему секретарю, запрокинул голову, широко раскрыл глаза.

— Уверен, среди монахов есть немало воистину одаренных, — сверля аббата взглядом, продолжал брат Альфонсо. — В самом деле, я видел, как они творят чудеса, и с помощью этих чудес они могли бы без труда завладеть душами непросвещенных.

Губы аббата тронула улыбка.

— Пусть все монахи разойдутся из монастыря, — посоветовал ему брат Альфонсо. — Пусть каждый из них потрудится среди людей в соответствии со своим даром. Дайте всякому из них задание по дару его. И пусть они пробудят в народе любовь к Церкви Грамерая, презрение и ненависть к Римской Церкви.

Аббат улыбнулся шире и решительно кивнул:

— Потрудитесь начать это деяние, брат Альфонсо. Пусть мои монахи примутся за работу.

Стало быть, на самом деле мы ничего не добились. В действительности он заявил, что не готов уступить ни на йоту, а я сказал ему, что и вы к этому тоже не готовы, — пожав плечами, проговорил Род. — Получается, что я с таким же успехом мог бы вообще к нему не ездить.

— Нет, — не согласился с ним Туан. — Ты вырвал у него откровенное признание о его воззрениях и намерениях.

— И это близко к объявлению войны, — поджав губы, заявила Катарина.

— Близко, — подтвердил Туан, — но все же ему не удалось этого сделать. Он грозил нам войной, но наш славный лорд Чародей напомнил ему о нашем могуществе. Однако пока ни он, ни мы не собирали войско.

— Пока нет. Это верно. Однако полагаю, что вам следует это сделать, ваши величества. — Род сказал эти слова, и ему стало зябко. Чтобы согреться, он выпил вина, откинулся на спинку стула в форме песочных часов и попробовал расслабиться. Здесь, в солярии, было тепло даже ночью, потому что тяжелые вышитые шторы закрывали окна, отсекая ночную тьму, а гобелены на стенах, казалось, светятся от пламени в камине. Было приятно находиться здесь, приятно снова оказаться в личных покоях их величеств. Сейчас королевский замок всей своей громадой отделял Рода от амбициозного аббата. Приятно было и беседовать с королевской четой. Если Род и не мог назвать их друзьями, по крайней мере это были его старые знакомцы, а уж с Туаном они, можно сказать, стали братьями по оружию. Не в одном сражении они делили все беды и тяготы, и в конце концов начали доверять друг другу так, что это доверие сделалось таким же важным в их отношениях, как взаимная приязнь.

Не сказать, чтобы Туан Роду не нравился. Теперь в светлых волосах короля появились серебряные нити седины, а на лбу первые морщины, но лицо его оставалось, как прежде, открытым и честным. Хитрости Туан за годы так и не научился, зато узнал об этом свойстве человеческой природы все. А также — об измене, жажде власти и прочих неприятных проявлениях в поведении людей. Однако, ощущая вес этих знаний, король продолжал верить в то, что большинство людей могли стать добрыми.