Ольга Вешнева - Огрызки эпох

— Живая собачка! — Филипп присел на четвереньки и бросился на добычу.

Шпиц ловко подпрыгнул и вцепился в нос вампиреныша.

— А-а-а! Ма-а-а-моч-ка-а! Спа-а-а-си-и-и-те! — заревел Филипп.

Он сидел на полу, беспомощно растопырив руки и ноги, и орал на весь дом, а шпиц бегал вокруг него, заливаясь торжествующим лаем.

— Браво, Мушка! — очнувшаяся Виола захлопала в ладоши.

Она подняла неугомонную собачку и усадила ее в сумку.

Лаврентий отшлепал крикливого отпрыска и передал его примчавшейся на вопли няне. Искусанные руки старушки были забинтованы до локтей. Она боялась прикоснуться к вампиренышу. Изловчившись ухватить Филиппа за шиворот, няня отволокла его в детскую.

«Кошмар!» — я вспомнил, что однажды попросил Бажену защитить этого ребенка и поклялся тогда, что из него не вырастет воплощение зла.

Постепенно дом Лаврентия наводнили гости: чиновники разного пошиба, фабриканты, финансовые воротилы, жены и любовницы представителей этих трех категорий, деятели науки и культуры и проходимцы неопределенного рода занятий.

За столом я оказался в следующей компании. Слева от меня размещались: Виола с неустанно рычащей Мушкой на коленях, ее театральная подруга Марина — жена банкира Долгопятова и сам Долгопятов, рыжий колобок с широкими закрученными усами; справа — тайный революционер Затребин, тридцатилетний плешивый меланхолик, и два ученых старичка: профессор ботаники Пырьев и профессор зоологии Чомчин. Место напротив меня занял хозяин дома. Слева от него сидели: чиновник городской юстиции Борщев с женой, немногословная пожилая пара, и семейный доктор Дулев, бедно одетый коротышка с громовым голосом, а места справа после Агнии заняли Рустам и Лейла.

Странно было видеть Лейлу в черном платье до пят и хиджабе. Из рамки белого платка скромно выглядывали ее опущенные глаза, краешки густых бровей, покруглевшие щеки и малоподвижные губы. За ужином она молчала, а ее крикливый скотовод, носатый верзила в мятом черном костюме, хвастался годовым приростом веса коров и овец.

Самураи прислуживали официантами. На гостей они смотрели с легким недовольством, а на хозяев — со жгучей ненавистью.

Лесная жизнь привила мне стойкое отвращение к словесному мусору. Мне было трудно участвовать как в развязанном доктором споре о пользе и вреде юношеской угревой сыпи, так и в перемывании театральными дамочками костей их знакомых.

Кровь мне в горло не шла. Игнорируя угощение, я посматривал то на окно, занавешенное темно — красными шторами, то на посуду в ореховом серванте, то на коричневые шелковые обои, то на потолок, где поверх белой краски были наляпаны красные разводы, будто на него вылили бадейку несвежей крови и размазали малярной кистью. Возможно, по усмотрению Лаврентия, раскраска потолка должна была стимулировать аппетит вампира. У меня же она его отбила напрочь.

— Я слышала, вы увлекаетесь поэзией, Тихон Игнатьевич, — привлекая мое внимание, Виола звякнула вилкой о тарелку. — Почему бы вам ни вступить в наш творческий кружок? Мы собираемся каждую пятницу в салоне Марины Юрьевны.

— Не тешьте себя напрасными надеждами, дорогая Виола, — Лаврентий не дал мне рта открыть. — Тихон не станет посещать творческие вечера. Он далек от цивилизованного общества. Ему в тягость знакомства с людьми. Мой друг, если можно так выразиться, первобытный дикарь. Ему милее жить в лесу среди зверей. Люди ему глубоко противны.

Театральные дамы хором вздохнули.

Я готов был провалиться сквозь землю.

— Знали бы вы, как часто я советовал ему остепениться, — продолжал Лаврентий. — Уговаривал по — дружески, мол, это неправильно, что ты, почитай, дожил до ста лет, а не приобрел честным трудом ни кола, ни двора. Ну, сами понимаете, кол, особливо осиновый, ему не нужен… Но от двора с кирпичным домиком не откажется ни один дурак. А он, представьте себе, отказался. Ему доставляет удовольствие жить в пещерах. Вести дружбу он предпочитает с мантикорами, свирепыми чудищами с ядовитым жалом на хвосте.

— Прошу вас принять научное возражение, господин Поликарпов, — профессор зоологии погрозил Лаврентию чайной ложечкой. — Костный шип мантикоры является продолжением хвостового отдела позвоночника. Он не содержит яда внутри себя. Но эти большие кошки и впрямь свирепы, — Чомчин вытянул шею, повернувшись ко мне. — Людей они сторонятся, а вампиров не щадят. Окажите милость, господин Подкорытин — Тарановский, поделитесь секретом, как вам удалось приручить этих чудовищ.

— Мантикоры умеют быть благодарными за добро, в отличие от некоторых иных существ, коих наука незаслуженно поместила на высшую ступень развития, — я не утаил обиды.

— Как он смеет превозносить зверей над людьми! Он и вправду дикарь! — возмутилась Борщева, похожая на сдобную плюшку с завитками крема.

Зал тревожно загудел.

— Минутку внимания, дамы и господа! — Лаврентий постучал ложкой по чашке, — Начинается главное действо торжественного вечера — чайная церемония. Я счастлив представить вам женщину умопомрачительной красоты. Она могла бы править империей, а выбрала путешествие с возлюбленным в незнакомый край. Так в былые времена жены декабристов отправлялись за своими мужьями в Сибирь. Приветствуйте хозяйку чайной церемонии — неподражаемую Юшико Яматори!

Зал взорвался аплодисментами.

Самураи потушили часть свечей и выстроились позади стола.

В столовую вплыли семенящей невесомой поступью две разукрашенные, как фарфоровые куклы, японки в шелковых кимоно. Они встали по углам «сцены» и заиграли неторопливую звенящую мелодию на музыкальных инструментах, похожих на лютни. Затем на «сцену» выпорхнула Юшико и начала исполнять то ускорявшийся, то замедлявшийся танец, шурша веером и постукивая боевыми спицами. В парении нимфы она подлетела к столу и обежала гостей, бросая кокетливые взоры на полупьяных мужчин. Потом она стремглав кинулась к свободной стене, будто за мерцавшими в тусклом свете обоями скрывалась дверь темницы, куда заточили ее любимого Маэно.

Танец молодой красивой женщины был полон трагизма. Она то билась птицей в клетке, то, словно получив шанс вырваться на волю, пролетала на цыпочках несколько шагов и снова ударялась о решетку, попадая в новый плен.

Окончив танец, Юшико приняла из рук подошедшей девочки глиняный чайник с бамбуковой ручкой. Надев ручку на верхнюю сторону запястья, она подошла к столу и стала, изящно ссутулившись, аккуратно разливать по чашкам зеленый чай с лотосом.

Ей не нравилось, что мужчины усердно стараются разглядеть не тонкие черты ее лица под искусно нанесенным гримом, а очертания ее тела под кимоно, украшенным цветочным рисунком. В моем взгляде Юшико обнаружила искомое сочувствие ее непростой судьбе, и задержала руку с чайником над моей чашкой. Я улыбнулся, не размыкая губ: «Поистине, ради любви столь прекрасной женщины можно устроить революцию». Рука Юшико дрогнула. Чай пролился на скатерть. Таинственные глаза японки потемнели от ненависти. Она распрямилась и посмотрела на хозяина.