Ольга Вешнева - Огрызки эпох

— В каком году Толмин видел его? — спросил я слабым голосом.

— Портрет написан весной, — негромко ответила Полина, — и не Константином.

Она присела рядом, набрала в грудь воздуха и продолжила:

— Константин погиб в его последней Балканской поездке. Он попытался убить Валко Вышковича. Но Толмин успел добиться опеки Отдела над вашим сыном.

Я повернул к ней голову, задал безмолвный вопрос.

— Константин сомневался насчет того, в какое время был зачат ребенок — до или после вашего обращения, и потому решил за ним приглядывать, — объяснила Полина.

— Тогда я был человеком.

— Он спас вашему сыну жизнь. Гаврила знал, что у него не может быть детей, и в порыве гнева захотел утопить чужого ребенка. Принес младенца к проруби, но… ему было сделано внушение, и он принял вашего сына как собственное дитя, полюбил его, и со временем научил ремеслу. Вы напрасно загрустили. Кузнец Тихон Гаврилович любим деревенским народом. Он добрее, любезнее приемного отца, всегда готов помочь. С бедняка он много не возьмет за работу. Загоревавшего утешит хорошей шуткой.

— Он женат?

— В невесты выбрал молодую прачку Авдотью. Свадьбу после Яблочного Спаса сыграют.

— О, ужас! Невообразимый ужас! — я повернул ладони к потолку. — Мой сын — кузнец, и женится на прачке. В усадьбе мерзость запустения царит, а мой единственный наследник влачит жалкое существование во тьме безграмотности.

— Вы неправы. Ваш сын живет счастливо. Ему нравится быть деревенским кузнецом. Он любит народные гуляния, хорошо поет.

— Все это шелуха пустая. Не для такой жизни он рожден.

— По фактам получается, что как раз для такой.

— Вы соблазняете меня иллюзией, поите сладким ядом лжи, — я вскочил и попятился к двери. — Отстаньте! Дайте мне в себя прийти. Увидимся, когда я мысли соберу, развеянные вашим никчемным утешением.

— Прощайте, только будьте аккуратней при насыщении. Скотину не калечьте. Маланьин теленок умер.

— Мой сын женится на глупой прачке, а у вас теленок умер… Да что с вас взять?!! Вы — англичанка!

— Это оскорбленье?

— Для вас, пожалуй, комплимент. Я с вами не прощаюсь. Не надейтесь. Я теперь вас буду мучить. Всю правду вытрясу из вас, как там мой сын несчастный.

— Говорю же, счастлив он, — понуро возразила охотница.

— Я вам не верю!

Я ушел, оставив все двери открытыми.

Нет, я ей верил. То, что Тихон — младший доволен жизнью, читалось на его счастливом лице. Но разве это не прискорбно, что ему в радость убогая, гнилая, грязная жизнь в деревенской глуши? Ведь он мог бы выучиться в Петербурге, стать желанным гостем на богатейших балах, выгодно жениться на благородной особе, которая подарила бы мне замечательных чистопородных внуков «голубых кровей» — пухленьких, опрятных. Не поросят, рожденных чумазой прачкой.

Подгоняемый слепой яростью, я примчался к реке, окунулся на мелководье и вывалялся в тине и водорослях, отбивая чужеродные запахи. Переплыв реку, я покатался на звериной тропе, цепляя одеждой и растрепанными волосами клочки меха, сосновые иголки, травинки, полусгнившую листву. Мне была отвратительна эта процедура, но если бы я принес в стаю запах охотницы, меня ждала бы мучительная смерть от клыков Демьяна. «Уж лучше бы вы стали кузнецом, дорогой Тихон Игнатьевич», — подумал я, размазывая по плечам шляпки поганок.

Издали я почувствовал охотящуюся стаю, и побежал наперерез. С выскочившим на меня некрупным оленем я расправился в мгновение ока — свалил его на землю и свернул ему шею. Я не хотел есть. Поддался азарту и переполнявшей меня злобе, выместил на лесном звере досаду за исковерканную жизнь своей семьи.

Придерживая голову оленя, я полулежал на нем, дыша открытым ртом. К моей добыче привалился Демьян. Взяв меня за плечо, он прижался лбом к моему лбу. Мы потерлись носом и щеками, обмениваясь запахом, воссоединяясь как отныне неразрывное целое. Со спины меня обхватила Нюша. Изнуряющее чувство постоянной угрозы отпустило меня. Я вернулся домой, и теперь был под надежной защитой.

Демьян слегка взвизгнул, оповещая стаю о моем прибытии. Я отодвинулся, не вставая на ноги — уступил добычу атаману, но в ответ он повернул глаза в другую сторону. Нюша приласкалась ко мне, лизнула в ухо и щеку. Мне стало совестно перед женой, и в то же время были неприятны ее ласки. Подарив Нюше право первого укуса, которым ей еще ни разу не доводилось воспользоваться, я поднялся вслед за Демьяном и пошел с ним к норе.

Неспроста вожак вышел на охоту вместе со стаей. Или он что-то предчувствует, или…

Вопрос на эту тему я не осмелился задать. Выбрал безопасное молчание.

— Ты весь дрожишь, Тишка, — подержав мою руку, сказал Демьян. — Теперича уж точно не от голода. Так от чего?

— Мой сын…

— Какой еще сын?!! — угрожающе наморщился Демьян.

— Обыкновенный… То бишь, человеческий, — я начал смущенно объяснять. — Я его в пору, что барином жил, нагулял с деревенской бабой. Давненько тоскую по сыну, государь, вспоминаю его.

— А нынче что тебя разбаламутило? Неужто он сюда явился?

— Нет его здесь. Он далече. Я пошарил в конторе охотников, дело свое отыскал, и в нем было про сына, что живет он кузнецом в бывшей моей усадьбе. Следят за ним охотники. К делу моему портрет его приложен. Страшный такой портрет. Мой горячо любимый единственный сын похож на разбойника с большой дороги — немытый, обросший, борода чернющая вот такой ширины, — я показал на себе бороду сына. — Жуть, да и только!

— Да вовсе не жуть, — насмешливо хмыкнул Демьян. — Я сам в дальние времена черную бороду носил. Бабы от нее, помнится, визгом кричали и хохотом давились.

— Ладно, если бы только в бороде загвоздка пряталась. Горше всего, что он кузнец.

— А я скажу, повезло ему, что он кузнец — нужный на деревне мастер. Твой сын не останется без куска хлеба. Ты напрасно маешься.

— Он мог бы управлять хозяйством, детей растить в достатке.

— А мог бы промотать твое хозяйство, и детей голыми по миру пустить. Радуйся, Тишка, что живет твой сын при деле, а не сидит, как его отец раньше, на чужих харчах.

— Не случись со мной оказии, я бы с внуками занимался. Читал им вслух истории о великих путешественниках, первооткрывателях земель, о древних империях и тайнах пирамид.

— Иль грозил бы палкой озорникам внучатам, чтоб отстали поскорей, и кряхтел бы, и сопел и задыхался от одышки. И хватался то за поясницу, то за голову, то за скрипучие коленки… — Демьян разочарованно покачал головой. — Эх, дурак ты, Тишка. Какой же ты дурак!

Я замолчал от обиды, но увлеченный спором атаман от меня не отвязался:

— Довольно печалиться по всякой ерунде. Выбрось его из головы. Незнаемо, куда поворотит судьба. Так может стезя извернуться, что заешь родного сына и не почухаешь в нем своей крови.