Джеймс Оуэн - В поисках красного дракона

Это была уже не малышка, а воин, в чем ее отец, к скорби своей, сумел убедиться.

— Мне даже почти жалко этого мерзавца, — шепнул Чарльз. — Он проделал все эти ужасные вещи ради своей дочери, а она находится под действием чар, как и все остальные.

— Не разделяю твоего сочувствия, — прошептал в ответ Берт. — Большая часть всего этого — его вина.

— Что тебе нужно, Орфей? — попытался напустить в голос смелости Джон. — Зачем ты все это делаешь?

— Орфей? — удивился Дудочник. — Думаешь, я Орфей ? — Он откинул голову и разразился долгим тяжелым смехом. — Ох, дорогие мои Хранители, я дивлюсь вам, хотя уже давно перестал удивляться. Стоило вернуться, чтобы только это услышать.

— Так он не Орфей? — шепотом переспросил Джон у Берта. — Как это мы ошиблись?

— Не имею ни малейшего представления, — покачал головой Берт. — Если Дудочник — не Орфей, тогда я совсем ничего не понимаю.

— Как он узнал? — поинтересовался Чарльз. — Откуда он узнал, что мы Хранители?

Прежде чем Джон успел ответить, несколько детей-солдат заморгали и начали мотать головами. Очевидно, без постоянной подпитки гипнотизирующее воздействие музыки Дудочника не могло продолжаться слишком долго.

Дудочник снова поднес флейту к губам и принялся наигрывать мелодию, и тут же Стефан, Лилит и прочие солдаты выпрямились, их глаза снова остекленели. Затем в мелодии послышались ноты злобы и Лилит сорвала с пояса длинный нож.

Девочка двинулась к друзьям, и стало ясно, что Дудочник заставляет ее убить их.

Эвин поднялась на ноги и приготовилась защищаться. Джон хоть и был солдатом, но врукопашную проигрывал ей. Девочка была меньше, но нож ее был смертоносно острым, и по всему выходило, что она умело с ним обращается.

По краям толпы дети, спасенные из лабиринта, сбились в кучки, в ужасе от того, что кругом творится что-то непонятное, и еще сильнее их пугало то, что взрослые тоже ничего не понимали.

— Джон, смотри, — зашипел Чарльз. — Дудочник тут музицирует, но Лоре Липучке и другим детям из Убежища хоть бы что.

Футах в пятидесяти от них малышка пыталась казаться храброй, но было очевидно, что она перепугана до смерти, — и совсем не поддается музыке Дудочника.

— У нее же был воск в ушах, разве нет? — припомнил Джон.

— Дело не в воске, — возразил Чарльз. — Должно быть, что-то еще защищает этих детей от чар.

Чарльз оказался прав. Лилит была полностью во власти панфлейты и обходила Эвин по кругу, делая ложные выпады и резкие движения c точностью холодного механизма, — но Лора по-прежнему жалась в комочек у подножия скал с выражением ужаса на лице.

— Никто из детей с кораблей-драконов не в силах противиться музыке, — прошептал Чарльз. — Лилит снова стала плясать под его дудку уже через минуту. Почему же на остальных музыка не действует?

— Не знаю, — честно признался Джон. — Это, должно быть, связано с Убежищем, может, в тех детях есть нечто особенное...

У Джона внезапно перехватило дыхание, когда он осознал, что только что произнес.

Нечто исключительное, что было только у них.

Нечто особенное в детях из Убежища и других детях из лабиринта, которых признали «негодными» для участия в Крестовом походе.

Нечто, не дающее им поддаться чарам Дудочника с его музыкой.

Сердце Джона забилось быстрее, он понял, в чем дело, в чем должно быть дело. Но как обернуть это знание в свою пользу, не убив никого?

Ход его мыслей прервал крик. Лилит наконец нашла брешь в обороне Эвин и нанесла ей удар в бок. От боли Эвин упала на колени, левая рука ее безжизненно повисла, рубашка окрасилась кровью.

Лилит бросилась вперед, чтобы добить ее, но гармоничная трель в мелодии удержала девочку на месте.

— Нет, — сказал Дудочник. — Не сейчас. Ты ее одолела — и хорошо. Теперь нас некому остановить.

Эвин с усилием поднялась на ноги, а Лилит заняла свое место близ Дудочника.

— Нет, — промолвила Эвин хриплым от боли голосом. — Ничего не кончено.

— О, а я считаю иначе, — усмехнулся Дудочник.

И вновь он поднес флейту к губам и сыграл несозвучную мелодию, и внезапно Стефан бросился вперед и пинком свалил мать на землю. Он поставил ногу в сандалии ей на затылок и вдавил лицо Эвин в песок. Все это время его лицо было абсолютно пустым — для мальчишки имела значение лишь музыка и иллюзия, которую та рисовала в его голове.

Мелодия изменилась, Стефан поднял ногу и повернулся к кораблям-драконам.

— Рассказать тебе о сыне? — Голос Дудочника был жесток и насмешлив. — Рассказать о всех тех ужасах, которые он совершит, о смерти, которую принесет в мир? Хочешь узнать о том, что он уже натворил? Не желаешь ли узнать и лучшую часть? — продолжал Дудочник, голос его становился тише, но все еще сочился злобной радостью. — Он понимает. В глубине души, где-то глубоко внутри, он все еще тот мальчик, которого ты помнишь. И когда он по моему приказу ведет вперед мою армию, неся миру разрушение, он знает, на что его толкают, — и не может этому помешать. Он мой, отныне и навсегда.

Эвин не шевелилась, она плакала, уткнувшись лицом в песок.

— Мой сын пропал, — бездумно пробормотала она. — Пропал. Мой пропавший мальчик.

«Пропавший мальчик, — подумал Джон. — Пропавшие Мальчишки». Вот оно. Питер знал. Ведь он же сам был Дудочником когда-то — и должен был знать, как одолеть чары панфлейты. И Джейми тоже должен знать, иначе зачем с самого начала было посылать к нему Лору Липучку?

— «Оставь надежду, всяк сюда входящий», — процитировал музыкант. — Так было предрешено, это неизбежно. А теперь, — он опять поднес флейту ко рту, — пора положить этому конец и отправляться на Великую Войну, которую мы готовили семь сотен лет.

— Стойте! — выкрикнул Джон, как он надеялся, не совсем слабым голосом. — Будьте милосердны. Дайте ей хоть проститься. Позвольте попрощаться со своим сыном.

Эвин уставилась на Джона. Ни усталость, ни боль не могли скрыть ее удивления. Что за игру он ведет?

Дудочник кивнул и жестоко улыбнулся, словно почувствовав возможность продлить пытку.

— Последнее прости ребенку, — произнес он. — Пусть не говорят, что я не милосерден — до определенной степени.

Он сделал знак рукой, и Стефан повернулся на пятках и снова встал над распростертой на песке матерью.

Джон всеми силами старался казаться спокойным и придать голосу твердость.

— Эвин, — сказал он, — прими милость Дудочника. Попрощайся с сыном. Скажи ему «прощай»... и подари последний поцелуй.

«Пожалуйста, — думал Джон. — Пожалуйста, Эвин. Пойми. Разгляди связь. Ради всех нас, прочитай это в моих глазах и пойми, что ты должна сделать.»

Эвин поняла.

Она взглянула на Дудочника, изобразив молящую и уже скорбящую мать, которая нуждается лишь в одном, жаждет одного.