Далия Трускиновская - Нереал

— С первых же денег купим простыни и одеяло! — потребовала она. — А потом — подушки!

— Конечно! — сказал я. Простыни, одеяло... Сколько они могут стоить?

Наверно, мне следовало не пить дорогое пиво ради Козла Петровича и его придурков, а зайти в магазин этих, Дик они... постельных принадлежностей.

Потом я понял это окончательно.

— Мне холодно! — пожаловалась Маргаритка. — Мне смертельно холодно!

— Прижмись! — велел ей я. — Давай, прижимайся.

Я горячий.

— Как печка...

А она была совсем холодная. Худенькая, бледненькая и холодная. Я повернулся к ней спиной и сам не понял, как заснул.

Утром Маргаритка, как всегда, чувствовала себя скверно и не могла подняться. Я подумал, что Ксения с утра, наверно, свежа, бодра и готова к новым играм. Ксения... Высокая, статная, роскошная — королева Ксения. Если любить — так королеву!

На завтрак Маргаритка припасла половину белого батона и бутылку минералки.

— Знаешь, где я это взяла? — спросила она.

Купить — не могла. Не на что. Я же все деньги из-под матраса вынул.

— Стащила.

— Стащила! — удивившись моей проницательности, повторила она. — Когда тебе начнут платить?

— Скоро, — сказал я. — Я им предложил одно дело, они согласились.

Хотя уговорить стоило немалого труда. Основной труд взял на себя Билл Бродяга. Говорил он увлекательно — я сам заслушался. Томпсон и Флайер слушали сперва невнимательно — мало ли чего наплетет коротышка мулат, у которого половины зубов недостает? Они даже порывались встать и выйти из бара, но Бродяга любит препятствия — он сам себя превзошел! Они приподняли зады над стульями — да и шлепнулись обратно. Хозяин, Сэм-ми Хайд, только посмеивался — он не первый год знает Бродягу. Я же хранил на лице каменное выражение, всем видом показывая: кто обидит Бродягу — будет иметь дело со мной, Бричем. Это весь Чикаго знает.

И они согласились!

Днем я прошел из конца в конец проспект — а проспект длинный, миль шесть по меньшей мере, — осматривая с ног до головы всех встречных женщин. Ноги были так себе. Ксения... Что-то следовало предпринять. Есть хотелось неимоверно.

А все деньги я потратил в баре, чтобы познакомиться с этими козлами! С этими тупыми козлами. Они даже рядом с настоящими мужчинами не стояли — такими, как я и Бродяга. Они и не знали, каково это — провернуть настоящее ДЕЛО. Мелкота...

И Маргаритка права — действительно, по ночам все прохладнее. Нужно искать жилье. Ну и город... Как меня только сюда занесло?

Я уже подходил к нашей хибаре, когда услышал удивленный голос Маргаритки.

— Брич? Ты что там делаешь?

Еще три шага — и я увидел свою девчонку. Она стояла на пороге, кутаясь в одеяло, и смотрела совсем не в мою сторону.

Там кто-то был!

Чужого следовало прогнать.

Я как раз был в подходящем настроении, чтобы прогонять всякую мелкую шушеру. Не то чтобы кулаки чесались, а просто так... Если бы я сейчас кому-то хорошо въехал в челюсть, то почувствовал бы себя гораздо лучше.

Я побежал туда, куда смотрела Маргаритка, и обнаружил чужака. Он обирал яблоню в соседнем огороде. Услышав мое шаги, он повернулся.

Передо мной стоял мужик моего роста и моей ширины, но какой-то весь поношенный и обтрепанный. Он уставился на меня, как на привидение.

— Ну!.. Ты!.. Родной!.. — как-то неуверенно выкрикнул он.

И помахал перед собой рукой.

Тут только я заметил, что на ногах у него — короткие ковбойские сапоги, вроде моих, но заляпанные какой-то белой дрянью. И это ничтожество еще смеет издеваться над мужской обувью?!

— Ну!!! Ты!!! Родной!!! — прорычал я.

Мне даже замахиваться не пришлось — он и так дал деру

Я подумал, что неплохо бы догнать его и надавать по шее. Не смертельно, а чтобы понял. И я понесся вдогонку, но он нырнул в какие-то кусты. Это уж было чересчур!

— Вылезай, а то стреляю! — гаркнул я, доставая пистолет.

Он не отозвался, трус поганый. Я действительно сгоряча стрельнул в заросли над канавой.

— Ты, черт немазаный, вовсе в уме повредился? — раздался оттуда старческий голос. — Я те постреляю! Всех лягух мне попугал!

И из канавы полез дедок, малого роста, в невероятном тряпье, волоча за собой какую-то древнюю бадейку.

— Иди, дед, отсюда! — сказал я ему. — Сам ты всех тут своей рожей пугаешь.

Но дед выпрямился и уставил в меня длинный грязный палец.

— Молчи, тульпа! — приказал он. — А ты, инкуб, коли можешь, подай знак!

— Интересное дело, сумасшедшие по огородам гуляют, — ответил я на это. — Чеши отсюда, дед. А то бадейку твою тебе на башку надену.

— А надень! — предложил зловредный дед. — Распоясался ты, тульпа, но это ненадолго. Есть и на тебя управа. Я-то не смогу, а вот Епископу Корнофору покоришься, так и запомни.

Я шел к нему по высокой траве, ступая весомо, чтобы он видел — идут если не бить всерьез, так основательно проучить. Он же вдруг со свистом втянул воздух, присел и резко выдохнул.

Меня вонью чуть с ног не сбило. Я попятился, поскользнулся и сел.

— То-то! — сказал дед, как-то неожиданно оказавшись рядом. — А тронешь бадейку — пеняй на себя. Тогда не то что легонечко дохну — а вовсе в бараний рог скручу. Живешь ты тут, что ли?

Я не мог ответить. Не только в горле и в носу — в самом желудке. кажется, когтями драло.

— Живешь, стало быть, — уверенно сказал он. — Уж не с той ли девонькой, которая на мой огород за картошкой повадилась? Ты ей, дурочке, скажи — такой корешок ненароком выроет, что от одного касания вся волдырями пойдет. Ладно, недосуг мне. Пока еще бадейку до дому доволоку. А ты гляди — никуда с огорода не девайся! Не то под землей найду!

Оказалось, в кустах над канавой была у него припрятана детская коляска. В этой коляске, надо полагать, его самого младенцем возили. С некоторым усилием он взгромоздил бадейку, укрыл ее ветошью и пошел себе, сгорбившись, катя перед собой кривобокую коляску — бомж бомжом!

Я встал. Очень мне этот дед не понравился.

— Брич! — вдруг завопила Маргаритка. Я направился к ней.

— Ты чего шумишь? — спросил я строго.

— Это ты стрелял?

— Ну и что?

— Ну и что? Стреляют, а потом вообще тихо! Что я должна была подумать?

Я посмотрел на нее с сожалением. Глупая девчонка. Что я, первый раз в жизни стреляю? Вон, Ротмана буквально на днях пристрелил.

— Иди домой, — сказал я. Она вдруг принюхалась.

— Брич, ты что, на мусорке сидел? Я на всякий случай обнюхал свой рукав и убедился — вонь злобного старикашки здорово прилипчива.

— Нужно было кое за кем понаблюдать. Постирай мне штаны и рубашку.

— Порошка нет.

— Хоть как.

Я забрал у нее одеяло, пошел в домик, разделся и выбросил ей на порог вещи, а сам в одеяле сел на постель.

В окно я видел, как она бежит за водой, как долго полощет штаны с рубашкой в погнутом жестяном тазу, как развешивает на ветках. Приятно наблюдать, когда женщина занимается домашней работой.