Антон Карелин - Книга Холмов

Что-то поставило Сову на службу в Холмах, и с тех пор она возглавляет духов, оберегающих древнюю землю. Наводит ужас на мародеров, рискнувших пограбить Холмы, хотя такие редко встречаются.

— А бедных, ни в чем не повинных животных ужасно жаль. Что же за вождь стаи такой, так безжалостно всей стаей пожертвовал? Все друиды и зверьмастеры заботятся о жителях леса, а этот…

Зверей вокруг действительно не было. Скорее всего, все более-менее крупные бежали из этих мест, объятые сильнейшим инстинктом и ужасом. Ушли в чужие ареалы, в нарушение привычного порядка вещей. Кромешный ужас, который они испытали, пересилил.

— Зато птиц полно, посмотри на этих наглецов?

Птичье пение вокруг было главной темой в шумящей кронами музыке леса. А на борту броневагона сидело несколько зубарей, которые совершенно не боялись людей. Двуногие в Холмах бывали нечасто и, разумеется, практически не охотились — пришедшему за кольцо обелисков не до охоты, он старается сделать все, ради чего решился войти в страшные земли, и убраться отсюда как можно быстрее. Поэтому примерно пять тысяч лет здешние птицы не знали опасности, которую несет с собой человек. Это сколько птичьих поколений?..

— Счвирк, — просвистел-проклекотал зубарь. И примерился к обшивке броневагона, стукнул мощным клювом. Оценивающе наклонил голову, прислушиваясь к отзвуку, мол, что там внутри, есть лакомые залежи? Зубари своими сверх-крепкими клювами дробили камень выколупывали из камней вкрапления слюды или кремня, и лесной бог знает, чего еще. — Счвирк?

— Шшшррр! — тут же выскочил из амбразуры Ниялвик. — Шшшррр!!

Старший по рангу сын той же стихии, земли. Птичек как ветром сдуло.

— Вот что, — сказала Анна, внезапно устав от унылости всех вокруг. — Давайте-ка сыграем в «Королей и низвергов».

Эта идея была встречена одобрительным ворчанием и возгласами со всех сторон. Даже Дмитриус оживился (в почти буквальном смысле слова, выпадая из спячки) и немного невпопад сказал: «Хочу».

Винсент уже формировал длинными пассами странное существо из тени, вот сгорбленный балахон, горестное лицо с бледными горящими очами, вот скрюченные руки, кандалы и цепи, свисающие с них.

— Хозяин, о, Хозяин дорогой! — горестно проронил карлик из мглы, еще не до конца завершенный, но уже осознавший себя. — Титаном мысли и усильем рук, меня воздвиг ты днесь из вечной ночи. Из смерти пробудил и жизнь вдохнул. И как ты можешь быть таким жестоким?!.. Как здесь ужасно, шумно и светло… Свербит в ушах от ветра, ну а солнце — меня сжигает карою небес. О боги тьмы, сгуститесь темнотой! Пусть Ночь разрушит нити жития. О мастер мой, верни меня домой — в чарующий покой небытия…

— Лошади, — холодно приказал Винсент. — Быстро.

Охая, шаркая стоптанными сапогами по воздуху, звеня цепями и причитая пятистопным ямбом, карлик перетек с крыши броневагона прямо на козлы, пройдя сквозь железную обшивку бортика и бревна стены, словно ватное темное облако. Флегматичные грузовозы холмичей вздрогнули от звона кандалов и занудного, подвывающего голоса карлика, и Алейне пришлось успокаивать их мановением рук и алыми ягодами сахры, впрочем, это было на пользу всем, девчонка снова почувствовала себя полезной и приносящей в мир что-то доброе.

Половину туеска уже разобрали на лакомство, даже гремлины проснулись и вытребовали награду за все ратные и трудовые подвиги. Распихав сахру за обе щеки, Ялвик и Ниялвик, довольно гундося, вперевалку скрылись в недрах броневагона, где царила изрядная жара и духота. Впрочем, детям тверди, рожденным на глубине нескольких километров, перепады температуры и давления были что едва заметный сквозняк. А вот счастья и сладости полный рот.

— Дайте и мне ягодки, — внезапно сказал Дмитриус. Все заржали, но оказалось, он не шутит, а всего лишь хочет засушить с десяток алых сахр, и спрятать их на будущее в сейфе, чтобы выдавать гремлинам за особые заслуги.

— Ну и чего я лазила, собирала, — улыбнулась Алейна, — когда почти не осталось уже. В следующий раз все пойдут.

Кел тем временем сдержанно улыбнулся, ведь ягода была такая свежая и сладкая, что улучшала даже самое паршивое настроение. Отряхнул руки и вытащил из своей бездонной походной сумки колоду черных карт с серебряными оттисками на них. Рубашка была красива, как картина: на ней восемь разноцветных лун Инрана летали вокруг девятой, Ржавой луны.

Вообще-то, это были карты луномантов, какая-то гадательная мистика, причем, высокого ранга — умеющий человек с их помощью мог бы провидеть настоящее и предсказывать будущее. Говорят, несколько таких людей еще оставалось в мире, где-то они жили, неузнанные, колесили дороги земли, но ханте ни один из них не встретился. А вот колода прибилась Лисам в лапы, совершенно неожиданным образом, и теперь они таскали ее с собой и не продавали, соблюдая данное хозяину слово: если они еще когда-нибудь встретятся, старик сможет выкупить у ханты свою колоду.

Руки светловолосого ловко тасовали большие черные карты.

— Раздавай!

— У меня Нищий, — сказал Ричард, демонстрируя, чего ему досталось.

— Смерть, — фыркнула Алейна, показывая костлявую серебряную фигуру с двумя черными крыльями и серпом в костяной руке.

— Калека, — пробасил Дмитриус. — Гым-гым.

— Принцесса! — Анна вскинула руки, получив любимую карту.

— Дух болота, — приподнял одну бровь серый маг.

— А я Пес, — удивился светловолосый, и даже повертел карточку в руках. — Кому-нибудь раньше выпадал Пес?

Все качали головами. Колода была здоровой, больше ста карт, и многие из них Лисам в игре пока не встречались.

— Первым ходит Калека, — напомнил Ричард. — Как самый несчастный.

И правда, вокруг бедняги без ног и с одной лишь левой рукой было две маски, и те белые. Практически слабейшая карта в игре, слабее только Низверг, у которого масок много, но все мертвы и черны. Хотя, если есть даже одна живая маска, то чем ты слабее, тем проще тебе расти, а чем сильнее, тем проще падать.

— Давай кости, — потребовал Дик, и светловолосый вывалил на крышу три десятигранника.

— Ну, ходи, Калечный!

Эйфория захлестнула Лисов, как всегда бывало с этой удивительной игрой. Черные карты сверкали серебром, алые и белые маски на них подмигивали игрокам, и то алели, то белели, исходя из событий, происходящих с героями.

— Я воевал за Эдмунда Ланкастера! — сообщил Калека с карты. — Знатно мы побили канзорских псов!

Увы, канзорские псы вернулись пять лет спустя, когда изобрели огнестрел, и роты штрайгеров вломили ланкастерской коннице так, что их потомки до сих пор помнили. Самих Ланкастеров сожгли на синих кострах, а их детей вполне милосердно определили в рабочие лагеря. Было это лет шестьдесят назад, но, как ни странно, карты создали гораздо раньше. Лисы не знали, когда именно, но может и до Нисхождения. Они переходили из рук в руки — и воспоминания игравших, их чаяния, откровения и мечты запечатлевались в мистических черных листах. Когда-то старый ланкастерский солдат проигрывал последние крохи жалования в задымленной таверне со сломанным очагом, и его хриплая одышка и сбивчивые ругательства передались Калеке. Хотя эта карта говорила и другими голосами, рассказывала и другие истории…