Антон Карелин - Книга Холмов

Броневагон ощутимо тряхнуло. Карлик тут же заголосил:

— О, будь ты проклят, камень на дороге! Пусть кары гнева на тебя падут, пусть попадешь ты Князю тьмы под ноги, и этой тьмой тебя навеки проклянут!

Винсент улыбнулся и царской интонацией проронил:

— Дух уныния, приказываю. Спой нам песню про что-нибудь счастливое. Спой так, чтобы нам стало радостно и хорошо. А если не выполнишь приказ мастера, я оставлю тебя семенить за повозкой на цепи, и буду каждый день обновлять густоту твоего серого тела, чтобы ты еще долго не вернулся в свою любимую серую тишину.

Угроза возымела действие, Винсент всегда был строг со слугами.

— Счастлииивое, — испуганно задумался карлик, его светящиеся белые глаза забегали, руки задрожали, цепи затряслись, словно спутанные и далекие перезвоны кладбищенских колоколов.

— Выпьем, — без предисловий сказал Дик. — Немного, вдруг бой. Но все-таки…

И снова из походной сумки рачительного Кела возникла припрятанная бутылка «Рубиновый змей» из фирменного магазина с тем же названием. Крохотная, прозрачная, с почти черной жидкостью и хитро закрученным горлышком. Все плеснули себе в кружки воды. Тонкая густая нить лениво ползла по горлышку как змея, заглядывала головой вниз и капала в подставленные стаканы, окрашивая воду рубиновым цветом. Пять капель на кружку, вокруг броневагона повеяло винным духом и сложным букетом трав.

Анна поняла, что глупо было перебирать варианты, что делать с Келом, и пытаться найти идеальный. Надо просто делать все подряд. Она подсела к светловолосому, обняла его и положила голову на плечо. Его рука бережно погладила черные волосы, нос уткнулся ей в макушку, и Кел прогундосил:

— Шпашибо, шештра.

Почему-то к ним не подсаживалась Алейна, девчонка съежилась в углу броневагона и думала о чем-то своем.

— Кха, кха, — решился наконец карлик, театрально разводя руки. — Откройте уши с душами пошире, спою балладу вам о Рианнон. Нет повести печальней в этом мире. Но слово Мастера для карлика закон! Я буду петь ее не по канону… И будет вам кроваво, но смешно!

Слушая безнадежную песнь о любви и выборе княжны, Алейна вернулась мыслями в раннее утро. Пока остальные дрыхли, истерзанные произошедшим накануне, она по привычке встала рано, чтобы поймать первый рассветный луч. Это было у девчонки в крови: как бы ее не измотал предыдущий день, она всегда просыпалась перед рассветом, чтобы встретить новый.

В Янтарном Храме их приучили к этому с первого дня: дети, притихшие от красоты и величия сводов и колонн, сели с учителем на просторе открытой балюстрады, глядящей с высоты горы на раскинувшийся мир. И вот светлеющий горизонт пробило яркое солнце, как будто кто-то огромный протянул руку и открыл шкатулку с ликующим светом и огнем.

Шли месяцы и годы обучения, и в будущей жрице поселилась радость каждого нового дня. Позже, став посвященной, Алейна убедилась, что эта радость не случайна: первый рассветный луч, дотянувшийся до ее, обновляет связь с богиней, возвращает потраченные силы и дарит тепло прикосновения Матери.

Стоя перед алеющим небом, занявшимся огнем, девчонка раскинула руки и замерла, принимая дар Хальды, и первый луч упал ей на макушку, скользнул по лицу, как ласка любимой руки. В жилах потекла сила, наливаясь из божественной длани в смертный в сосуд. Приняв столько, сколько смогла, Алейна поклонилась и сказала:

— Спасибо, Мама. Я донесу все до тех, кому нужнее, не расплескав ни капли.

Слова были ритуальные, но девчонка каждый раз имела ввиду то, что говорила.

Сзади скрипнул створкой недремлющий Дмитриус.

— Доброе утро, — сказал он.

— Доброе, — ответила она.

Подойдя к Стальному, коснулась выцветшей желтой улыбки у него на груди. Желтую рожицу было уже почти не видно.

— Надо подновить твое лицо. А то совсем стерлось.

Растирая резеду и чистотел, благо, первое было у нее в сундуке, а второе росло на севере в изобилии, Алейна смотрела на него и думала, как быть.

— У тебя сердце бьется сильнее обычного, — сказал Дмитриус.

— Потому что я думаю о тебе.

— Что думаешь?

— Ты спас меня, и наверное нас всех.

— Не впервой.

— И мне очень радостно. Что ты смог победить соблазн Ареаны, потому что в тебе есть любовь. И конечно я рада, что эта любовь… ко мне.

Она понемногу сыпала в желтую жижу протертый яичный порошок, и равномерно взбивала ее.

— Но ты любишь другого? — с насмешкой сказал Дмитриус. Он всегда защищался насмешкой и ехидством там, где дело касалось чувств. Из него вышел бы замечательный гремлин, неожиданно подумала Алейна, и улыбнулась внутри.

— Это не важно, — ровно сказала она снаружи. — Важно, что я не люблю тебя.

Стальной еле слышно вздохнул. А так как вздыхать ему было нечем, то звучало это как тихое, едва слышное:

— Ыыыыыхых.

— Стой-ка ровно, — сказала она, окуная в плошку с желтой массой большую кисть. И стала рисовать желтую мордочку у него на груди. Кляксы глаз, круг лица, изгиб большой и залихватской улыбки. Требовалось по четыре раза обвести все это, чтобы бледно-желтая краска стала ярко-желтой.

— Это потому что я железный? Не живой?

— Я не знаю, почему. Любовь не формула заклинания. И даже не молитва.

— Живой я был еще хуже, — прогудел он.

— Прекрасно помню, — засмеялась Алейна. — Невысокий, тощий, вечно сгорбленный, весь рябой, зубы желтые и серые, как будто всю жизнь жевал гашиш.

— Не жевал, а курил, — в железном голосе все же слышалась обида.

— В любом случае, совсем не идеал девушки. Но ведь ты герой, а для любой девушки это важнее.

— Герой?

— Сколько мы уже совершили, Дмитриус. Сколько еще совершим? Скольких людей мы спасли от жестокой участи? Только потому, что мы сильнее, по меньшей мере половины из тех, с кем сводит судьба. Раз мы сильнее, у нас получается менять мир в нашу сторону, а наша сторона добрее. Мы не нападаем первые, мы заботимся о слабых, проявляем милосердие к врагам. Даем второй шанс.

— Слишком часто даем второй шанс, — проронил Дмитриус.

— Все это возможно только потому, что мы сильные. Мы справляемся, пусть не со всем, что встречаем на пути, но со многим. Поэтому мы герои. Вот ты. Ты же ни разу не отступил перед всем, что нам выпало. Не взял свою часть трофеев и не ушел жениться на какой-нибудь лавочнице и сидеть в мирной лавке, торгуя помаленьку и щелкая орехи. Ты предпочел погибнуть в бою и стать железным, и снова идти в бой. Мы все понимаем, как тебе туго, — сказала Алейна, приложив ладонь к его груди. — Но ты не сдаешься. Потому что ты не тот сутулый и, прости, совершенно невзрачный парень, которого я встретила. Ты ходячий панцирь, воин-крепость и герой.

Дмитриус молчал. Он услышал то, что хотела сказать девчонка, а объяснять, что думал сам, было слишком муторно и долго. Ну не мастер он говорить речи.