Андрей Валентинов - Рубеж

Глянула в упор:

— А не вспомнит ли господин сотник: как точно должен формулироваться сей пункт договора вашего?

— Ох, ты и язва, пани Сало! Как есть язва! сорочинский ярмарок, не баба! Делать мне больше нечего, как словесами всякими башку забивать!

— Ну а все-таки? Логин задумался: — Да вроде просить я кнежа буду на бумаге, по-шляхетски: «Пойдешь, значит, ко мне на землю?» А он в ответ чиниться не станет, запишет: «Пойду!» — и вся угода!

— И в третий раз спрошу господина сотника: каким образом князь Сагор собирался после этого открыть проход через Рубеж меж нашими Сосудами?

— А это уж, пани Сало, тебе лучше ведать! Кнеж мне по-дружески шепнул между делом: не простая ты баба! Вот перед тем, как подписи-печати ставить, и пошлем мы тебя гонцом к стороже Рубежной! Они, сказывают, и кнежу Сагорскому, и тебе, пышна пани, клятву давали: за труды ваши вывести к спасению! А брехать им не с руки… не могут они брехать, в том кнеж мне слово давал! Вот и велишь ты им: пропускайте, мол! кнеж Сагорский к сотнику Логину гостевать едет!

Я заметил: женщина-Проводник побледнела.

Хотела что-то еще спросить или сказать от себя — да не успела. Бешеная панна сотникова разом про хромоту забыла. Где усталость?! где хворь?! Птицей слетела со скамьи, встала против отца. Глазищи в Пол-лица, зарницами полыхают: того и гляди стены ясным огнем займутся.

— Батько! Кнеж Сагорский — душегуб, кат записной! Он меня пытками Мучил! пахолкам своим в забаву отдал! А ты… ты с ним, с псом шелудивым, угоды подписывать мостишься?! Где твоя честь, где гонор черкасский?!

— Что? Что ты мелешь, Яринка! Давно за косы не таскали?!

— Панна сотникова! опомнитесь!

— Братцы! Не можно Сагору верить, никак не можно!

— Послухайте старого жида, панна Яринка! Нехай ваш батька тому кнежу хоть замуж за него идти поклянется! Там видно будет… Впервой что ли, батьке вашему по своему слову каблуками плясать?..

— Ах ты подлое племя! христопродавец! Душу выйму!

— Не гневайтесь, пан зацный! Свою продали, взамен мою вынуть мыслите? А зачем вам душа жидовская? У Рудого Панька на христианскую сменять? или в заклад до поры оставите?!

Хлопнула дверь — аж штукатурка сверху дождем брызнула. Выбежал прочь пан сотник. От греха подальше.

Я смотрел ему вслед, краем уха внимая перебранке, и никак. не мог понять: откуда такое спокойствие? Глупый, глупый каф-Малах, отчего ты не кричишь? отчего не споришь взахлеб?

Начало это или конец?

Уверенность или обреченность?!

— А помнишь, Мыкола? — вдруг спросил невпопад есаул, осторожно трогая засохшую ссадину на подбородке. — У корчмарки Баськи, на гулянке? помнишь?! То-то хлопцы веселились, пока живы: нарядятся в хари и давай вприсядку! А вот еще, бывало, один оденется жидом, а другой чортом, начнут сперва целоваться, а после ухватятся за чубы…

Он нахмурил лоб и совсем уж скучно (даже усы мочалой сырой обвисли!) подвел итог:

— Смех нападет такой, что за живот хватаешься… помнишь, а?

— Помню, — эхом отозвался Мыкола.

— От и я помню…

Сале Кеваль не поняла, к чему это было сказано. И в чем, собственно, заключалось веселье на гулянке, тоже не поняла. Да и не надо было. Наверное, бывалый черкас просто решил разрядить тяжкое молчанье, повисшее в зале после шумного ухода господина сотника.

Тишина ведь стояла — похоронам впору.

Лишь скулил еле слышно под скамьей заложник-княжич. Да еще чумак Гринь порой схватывался в горячечном бреду: «Мамо! мамо моя! братика отдайте!..» — и умолкал, захлебнувшись.

Сама женщина отнюдь не пыталась начать разговор. О чем? с кем? Думалось о другом: о мастере. О князе Сагоре, что родного сына в залог не побоялся отдать. О словах Логина Загаржецкого: «Да вроде просить я кнежа буду на бумаге, по-шляхетски: Пойдешь, значит, ко мне на землю? А он в ответ чиниться не станет, запишет: Пойду! — и вся угода!»

Хоть и темное оно дело: где хитрые козни скрыты, что за фортель решил выкинуть Сагор-умннца? — а все складывалось мастью в масть. Ведь отозвал же войско, когда, считай, взяли латники замок? — отозвал. Переговоры начал. Вдруг действительно: выход? Врать Малахи и впрямь от сотворения мира не умеют, тут мастер правду сказал господину сотнику; нет лжи в самом их естестве, многое есть, а лжи нету…

Или есть?

Или иная правда любого вранья лживей случается?

Получить вид на жительство в Сосуде, где правят люди, подобные веселому Стасю и неистовому сотнику Логину, на скорую руку именующему женщину-Проводника через раз «пышной пани», а через два «ведьмой»? Такие перспективы мало радовали Сале Кеваль, бывшую Куколку. Но и другая возможность — отдаться на чистую милость Существ Служения, позволив им выполнить обещанное, как они это сами понимают! — и это счастье из небольших.

Еще во дворце княжеском женщина знала о предложении Самаэля начать эвакуацию через те Рубежи, что еще способны пропустить тела плотские из гибнущего Сосуда.

Да что там знала?! — видела!

На то ведь и Проводник…

Три спасения, как в сказке: черный кусок скалы в звездном мраке, водный простор от края до края, где барахтаешься в обнимку с рукотворной медузой, — и, наконец, горный лабиринт, безлюдное нагромождение скал под небом цвета яичного желтка.

Жизнь Малахи обещали? — выполнят. Поддержат жизнь Сале с ее мастером, укрепят, того и гляди, века прожить удастся.

Спасение обещали? — выполнят. И отсюда, из общей гибели, вызволят, и там, глядишь, придет оно, спасение-то! Жаль, вслух не обещано напрямик: когда придет? Завтра? через год? через вечность?! Жди паруса на горизонте: в звездном мраке — жди, в водном просторе — жди, в горном лабиринте — дожидайся!

Не спасут ли в конце концов неведомые доброхоты двоих престарелых безумцев? одного безумца? ни одного?!

Ах да, маленький княжич тоже с нами небось будет… с собой князь-отец сына возьмет.

В залог?

Солнечный зайчик робко проскакал по ноге, ткнулся щекотной мордочкой в ладонь. Но не это вывело Сале Кеваль из скорбных раздумий.

Вывело? вырвало!

Крик.

Страшный, нелюдской:

— На помощь!.. спасите!

Так в бездну валятся.

Вихрем прянул лихой есаул на середину зала, дернув клинок из ножен. Ухватился за разряженный пистоль могучий черкас Мыкола; брат его сверкнул зрительными стеклышками, завертел дивно стриженной башкой. Консул Юдка встопорщил пламень бороды, огляделся истово: прочь, Тени! прочь! Даже каф-Малах, до того сидевший храмовым истуканом, вздрогнул; пустил рыжие огни гулять в чудных глазницах.

А рубить-то некого.

Все свои.

— На помощь! — еще раз взвыла раненым зверем Ирина Загаржецка И на колени пала:

— Скорее!.. ко мне!.. вызволите!..