Андрей Валентинов - Рубеж

— Не могу я слово свое нарушить! — буркнул угрюмо. — Сколь раз уже преступил: не отмыться теперь, не отмолить… Хватит! Сдохну — а выполню!

— Подыхать-то как раз не обязательно, — вскользь заметила голова. — Ты, Логин, кнежу что обещал? Отдам, мол, голову Мацапуры-душегуба? Так?

— Ну, так.

— Ну и отдашь. Сдержишь слово. Только голова моя к тому времени уж мертвой будет! Хай кнеж задавится! — Мацапура злорадно хихикнул: видать, веселая картинка представилась. — Ему ведь не череп мой требуется, не уши-волосы, а душа моя заклятая! Отдай, отдай меня, сотник Логин! Только перед тем…

— Ну?!

Оба подались вперед, ловя каждое слово: сотник и есаул.

Да и остальные насторожились.

— Пусть кто-нибудь из вас позовет Дикого Пана к себе на перстень или на цепь, на шаблю там, на пистолю — как сам захочет. Пусть скажег «Пойдешь ко мне на перстень? на шаблю?..» И всех забот.

— А тебе-то что за радость с того дела? — подозрительно осведомился молчавший до сих пор Мыкола.

— А та радость, что в пекло не хочу! Боюсь. Заждались меня там с вилами. Или опять не верите?

— Вот в это верю, — хмыкнул Логин. — А чего ж тогда к кнежу на вареники не хочешь?

— Кнеж Сагорский хуже пекла. Выпьет он меня за один глоток. Для того глотка и просит.

— Ну а мне, к примеру, кой прок тебя, чаклуна, на шаблю или пистолю брать? — не отставал Мыкола, выискивая скрытый подвох.

— Эх, пальцев нету! — сокрушенно вздохнула голова. — Давай так, черкас: я растолковываю, а ты загибай. Во-первых, пан сотник слово исполнить хочет. Пускай, я не против… Во-вторых, тем вы кнежу выбора не оставите, и останется ему угоду вашу честно выполнить, чтоб спастись. Без моей силы ему иной дорожки отсюда нет! А в-третьих, и тебе лично корысть: возьмешь меня на шаблю — зело зла шабля в рубке станет, спасу от нее врагам не будет! Возьмешь на пистолю — ни промаха, ни осечки не даст пистоля! А возьмешь, к примеру, на перстень — удачу тот перстень тебе принесет, хоть в карты, хоть в кости. Ну и моя корысть последняя. Уж лучше шаблей или камнем-яхонтом, чем в пекле на сковороде или у кнежа в утробе ненасытной!

— Складно да гладко пан Мацапура речь держит, и всем от его пропозиции польза изрядная получается, — протянул раздумчиво Теодор-бурсак. — Однако же имею я некое сомнение…

— …что брешет он, паскуда! Под монастырь нас всех подвести хочет! — закончил за него есаул. Голова молчала. Ждала, что решат.

— Может, в кулемет его подсадить? — предложил вдруг Юдка. — Злобная махиния выйдет, панове, доложу я вам! Что, пан Станислав, пойдете…

— Пан Станислав?! — неожиданно взвилась из угла Ирина Логиновна. — Он не пан Станислав! Брешет он все, собака! Пан Станислав… он настоящий шляхтич был и умер как лыцарь!

— То есть как это — пан не пан?! Эй, доню, ты говори, да не заговаривайся! ишь, лыцарем он помер, вражья душа!

— Батько! Вы, когда замок Мацапурин взяли, подвал обшарили?

— В первую голову! Тебя искали. А нашли только шляхтича убитого и мертвяка живого, погань такую, прости Господи! Ну, мертвяка хлопцы, ясное дело, в капусту…

— Вот шляхтич убитый и был пан Станислав! Подлинный! Мы с ним в одном подземелье сидели, он мне все рассказал! Все! Этот…

Девушка указала в сторону примолкшей головы и отдернула руку, словно боясь обжечься или замараться.

— Этот был его отцом! Был! пока однажды в городе Париже…

— …на Гревской площади, — слова сами вырвались из уст Сале. Сотникова дочка на миг осеклась. Резко обернулась к женщине-Проводнику.

— Как?! И ты тоже знала?!

— Теперь знаю, — мягко уточнила Сале. — А раньше… видение мне было. Видение и голос: «Гревская площадь». Казнь видела. Казненный на нынешнего господина Мацапуру смахивал. А когда ему отсекли голову и народ начал расходиться, то к палачу подошли…

— …высокий светловолосый пан и мальчик! — подхватила панна сотникова. — Пан Станислав мне рассказал! Настоящий пан Станислав! То были его батька и он сам! И батька его позвал ту пекельную тварь к себе на цепь! Вон, поглядите: голова уж другая — а тварь старая! То не пан Станислав! То вообще не человек!

— А кто? — выдохнул Мыкола, запоздало крестясь.

— Приживник, — слово упало из уст Сале тяжелым камнем. Пошли круги по залу. Тихие, страшные. Женщина чувствовала: все взгляды сейчас устремлены на нее. Что ж, они правы, эти люди: сказавший «афаль» да скажет «бар». Их свела Судьба, и теперь им суждено вместе спастись или вместе погибнуть.

Они вправе знать все, что знает она.

— Приживник, господа, насколько мне известно, — это бестелесное существо с очень большой жизненной силой. Может жить в человеке, в оружии, в драгоценных камнях… иногда — в старых зеркалах. Но предпочитает человека. Если же подселится — постепенно выдавливает… нет, скорее переваривает, съедает хозяина. И захватывает тело. Говорят, случалось, напрямую из тела в тело переходил, но чаще — через вещи. Сперва позвать просит, а там…

Сале на миг умолкла, собираясь с мыслями, и в образовавшуюся паузу вклинился изумленный вопрос сотника Логина:

— Это как же выходит, пышна пани? Значит, Приживала твой — дух злой, навроде беса? души жрет?

— Нет, сотник, — ответ каф-Малаха, о котором все забыли, прозвучал неожиданно резко. — Глупости это. Суеверия. Приживник — отнюдь не злой дух, что человека пожрал. Наоборот. Это человек, пожравший злого духа. Сале Кеваль заметила: произнося слова «злой дух», каф-Малах всякий раз усмехается.

— Вы хотите понять. Вижу, — помолчав, вновь заговорил исчезник. — Я попробую. Только словами — трудно. Надо показать. Иди ко мне, Иегуда бен-Иосиф. Поможешь. Ты ведь уже почти понял… тебе будет легче.

Мгновение Юдка колебался. Лоб морщил. А потом кивнул согласно и шагнул к каф-Малаху.

Хотел было сотник Логин еще о чем-то спросить, да забыл, о чем.

Где тут вспомнить, когда обеспамятел.

…и приснился Логину Загаржецкому страшный сон.

При ясном солнышке; наяву.

Будто стоит он на ступеньках веранды белой, и не просто стоит, а потупил ясны очи в мать сыру землю, и не просто потупил, а будто кары небесной ждет. За спиной садик раскинулся: сливы, абрикосы и тот чудной плод, что Свербигузу змеюка в рот совала, и уж вовсе то яблоко не яблоко вишня не вишня, а так — рви да жуй, коли жизнь не мила.

Знать, малый сад Эден позади.

Выгнали оттуда сотника Логина, поперли в тычки на веки вечные.

Вздохнул сотник; поднял взгляд, перед собой глянул. Стол на веранде лавки вдоль стола с двух сторон притулились: у стены и у перильцев резных.

По лавкам — ребятишки.

А во главе стола сидит в креслице с колесиками хрыч древний. Это ежели наотмашь, по правде, а коли с вежеством сказать: старый, очень старый человек. Сидит, губами толстыми плямкает; на ребятишек не глядит, все на Логина.