Андрей Валентинов - Рубеж

— Откажите Касьяну, — сказал Гринь.

— С какой радости?

— Сам сватов пришлю.

— Что за горе! — в сердцах сказала Оксанина мать. — Извел девку, истомил… И деньги уже есть… только куда дочь отдавать — в хату, чортом отмеченную?!

— Бесененка выкинь, — тяжело проговорил отец. — Попа позови, пусть покадит и все что надо прочитает. Коли пообещаешь, что завтра же, — откажем Касьяну.

Оксана уткнулась в печку лбом. Так и замерла, не глядя ни на кого.

— Обещаешь, чумак? Чтобы завтра же… Гринь молчал.

— А нет, так убирайся! — внезапно разозлилась Оксанина мать. — Душу тянуть из девки… чтобы ноги твоей не было!

— Он пообещает, — сказала Оксана, и по голосу ее было ясно, что она с трудом сдерживает слезы.

— Молчи, когда старшие говорят! — Океании отец опустил на стол кулак, так, что подпрыгнули миски и кринки. Гринь проглотил слюну.

— Обещаешь? — ласково, почти умоляюще спросила Оксанина мать. Гринь молчал.

Океании отец поднялся с лавки. Широко распахнул дверь; прошелся по хате холодный сквозняк. Указал Гриню на выход:

— Вон.

Гринь не шелохнулся.

— Вон, сучье племя! Ведьмачий сын, чортов пасынок, чтобы духу твоего здесь не было!

Гринь поднялся и вышел.

В спину ему грохнула дверь; пройдя несколько шагов, Гринь наткнулся на поленницу, споткнулся, встал, удивленно глядя перед собой и не понимая, как это можно было промахнуться мимо калитки.

— Гриня…

Оксана выскочила ему вслед. Без свитки, босиком.

— Гринюшка, да что ж ты… да как же ты отказываешься от меня, я тебя из чумаков ждала, молилась, на дорогу ходила, все глаза проглядела! Все думала, как свадьба будет… как в дом к тебе приду… Гриня, не хочу за Касьяна, откажись ты от матери своей ведьмы, от байстрюка чортового, возьми меня за себя, обещал ведь!

— Обещал, — сказал Гринь мертвыми губами.

— Так откажешься от байстрюка?!

Гринь перевел дыхание. Положил руки Оксане на плечи, ей ведь холодно без свитки.

В тот день его выпорол отец, как оказалось, без вины; Гринь сидел в бурьяне под чьим-то забором и ревел в три ручья, не столько от боли, сколько от несправедливости. Она подошла — коса до пояса, в стиснутом кулаке, в чистой тряпочке — сокровище.

"А у меня яблоко! "

"Ну и что, — сказал Гринь сквозь слезы, — у нас во дворе целая яблоня стоит! "

«У вас дичка, — засмеялась девочка, — а это яблоко из панского сада.»

И развернула тряпочку. И Гринь вылупил глаза — такого чуда видеть не доводилось, наливное, будто из воска, желто-розовое яблоко в пятнышках веснушек… А запах, запах!

"Ты не реви, — благожелательно сказала маленькая Оксана. — Ты, это самое… Хочешь, дам откусить? "

— Гринюшка… отдай байстрюка.

Он помолчал, слыша, как бьется ее сердце.

— Отда… отдам.

— Обещаешь?

— Обещаю…

— Мама! — Оксана, спотыкаясь, метнулась к дому. — Мама, батька… он обещает!!

Громко, на весь двор, зевнул в своей конуре Серко.

Значит, судьба.

Значит, судьба тебе такая. Исчезник тебя зачал, мать моя тебя родила, Да ты же и убил ее. А теперь все. Свою жизнь загубить, да еще Оксанину — Дорого просишь, братишка. Так дорого, что и медальоном золотым не откупишься.

Гринь едва доплелся до дома. Все бродил кругами, оттягивал время, когда войти надо будет, младенцу пеленки поменять да и отнести его, младенца, на расправу, на экзорцизм.

А коли правда, что из-за этого малого новая засуха прийти может?! У кого пять детей — останется один или двое…

Дорого просишь, братишка. Не такая тебе цена. Не понесу тебя никуда. Дам знать дьяку — пусть сам приходит с людьми да и берет. А мне со датами надо договариваться — чтобы завтра же Оксану засватать, завтра!

Прыть-то поумерь, Касьянка. Не для тебя девка. Вон, бери на выбор:

Присыса созрела, Секлета, Одарка…

Смеркалось.

Гринь долго стоял перед собственными воротами. Не решался войти; странно, остервенело гавкал Бровко на короткой цепи: то ли не признал хозяина, то ли замерз.

Вошел. Остановился среди двора. Мерещится — или дверь приоткрыта?!

«Хату простудишь, — недовольно кричала мать. — Живо дверь закрывай, живо…»

В хате было холодно. Остатки тепла вынесло сквозняком; еще в сенях Гринь зажег свечку.

Корзина стояла на столе пустая, вышитый матерью полог лежал рядом.

Гринь ушибся головой о притолоку.

Вот, значит, как… Пришли и взяли. Вот следы сапог на пестром половичке… Пришли и взяли, Гринь хоть сейчас может сговариваться со сватами, еще не так поздно, только что стемнело.

Ни о чем не думая, Гринь полез за печь и проверил тайничок. Деньги были на месте — ничего не пропало. Хватит, чтобы стол накрыть и музыку нанять. Хватит, чтобы земли прикупить и нужды не знать, жену баловать обновками, а детей — пряниками.

Разве не для этого он жарился под солнцем в степи?! Разве не для этого рисковал жизнью, отбивался от разбойников и откупался от мытарей?

Гринь стянул сапоги. Перемотал онучи; зачем-то обулся снова. Наклонился над опустевшей корзиной — теперь Оксана будет складывать в нее чистое белье.

Корзина пахла младенцем. Кисловатым, молочным запахом.

Он застал их на площади перед церковью. Горели факелы, будто в праздник; луны не было, зато из-за обилия звезд небо казалось обрывком церковной парчи.

Младенец орал.

Орал от холода, или от голода, или от страха; дьяк читал что-то по книге и, силясь перекричать младенца, охрип.

— Вы что творите?! — закричал Гринь издалека еще, на бегу. — Вы зачем человеческую тварь невинную мучаете, Божьим словом прикрываетесь, как воры?!

Те, что стояли на площади, разом обернулись. Хмурой решимостью повеяло на Гриня, решимостью, отчаянием и злобой:

— Отойди, чумак!

— Отойди, а то будет тебе проклятье… дом спалим — с сумой пойдешь. ..

— Нового недорода захотел?! Чумы захотел, да?!

Поначалу собравшиеся показались Гриню безликой темной толпой — но уже через минуту он увидел и Василька с отцом, и Колгана, и Матню, и Касьяна с братьями, и всех соседей-мужиков… Баб не было. Ни одной. Не бабское это дело.

— Не мучьте дите!

— ????? ??? ???? ????, ??????! ????, ??? ??? ??????? ????? ???? ? ????… — чертово отродье, вражье зелье! Ну что тебе надо?!

Гринь остановился.

Зря пришел сюда. Ох, зря; на одной половинке весов и Оксана, и… всё, а что на другой?! Зря только лечил от поноса… зря молоком поил, зря на руки брал…

— В костер бросите? — спросил он шепотом, ни к кому не обращаясь.

— В какой костер?! — удивился оказавшийся рядом сосед. — Читать надо, пока не замолчит. Беса гнать… Это не дите орет — это бес в нем.

Младенец зашелся новым криком; Гринь покачнулся, схватил ртом морозный воздух — и, не размахиваясь, ударил соседа в челюсть.

Хороший был кинжал. Дядька Пацюк сам его для Гриня выбрал, посоветовал денег не жалеть. Кривой кинжал, на лету волос перерубает. Пацюк же и научил Гриня приемам — и пригодилась наука, ох как пригодилась, особенно весной, когда разбойников стало больше, чем ворон.