Любовь Колесник - Витязь. Содружество невозможных

«Ничего не бойся», — шептали горячие губы и снова касались ее уха.

И она не боялась.

Рассудок просто подевался куда-то, улетел вслед за космическим ветром.

Кажется, она кричала.

И в который раз падала в бескрайний безмолвный простор, полыхающий протуберанцами звезд.

А теперь она, замотавшись в черную простыню из легкой, но очень плотной ткани, стояла у огромного, во всю стену, монитора, отображающего незнакомые сплетения небесных тел, и смотрела, как он спит. Красиво и трогательно, лежа на животе, закутавшись в кромешные черные тряпки — только торчало острое колено и перевитая жилами худая рука со смазанной меткой клейма.

Он, Мастер Войны.

— Никто и никогда, — сказал он, не открывая глаз. — Никто и никогда не видел меня спящим.

— Простите, — откликнулась она.

Почему-то она категорически не могла перейти с ним на «ты».

Даже теперь.

Особенно теперь.

— Все очень изменилось, — продолжил Мастер Войны. — Я и не чаял, что будет так. Что может быть так.

— Я тоже…

Он вдруг открыл глаза — полыхнуло белым звездным огнем.

— Я не стану рассказывать всего. Мне было непросто, но я воин, и никто не должен знать моих сомнений. — Он приподнялся на локтях и грациозным движением перекинул волосы за плечо. — Особенно ты. Я стоял перед выбором. Самым сложным выбором моей жизни. И я выбрал.

Мастер Войны поднялся, запахивая на себе темень простыни, как крылья. Черный квадрат ложа был между ним и Алиной.

— Я никогда не мог допустить и мысли, что захочу быть с женщиной, и с женщиной… твоего народа. Я не создан для любви, и плоть моя была рождена мертвой.

Девушка покраснела, опустила глаза.

— Я… — несмело выговорила она. — Не создана, ох… блин, даже и не думайте. Про плоть. Разве это важно?.. Но я бы очень хотела, чтобы вам со мной… было хорошо.

— Мне хорошо, — сказал он, — мне необыкновенно хорошо, Алина.

— А можно… к вам? — спросила она.

— Нужно, — ответил он и протянул руку.

Позже Алина стояла у мониторной панели и расчесывалась. Его гребнем. Странным, металлическим, с остро наточенными зубцами — наверное, даже зубная щетка была тут тайным оружием. На корабле нашлось, где привести в порядок платье, а вот колготки уже никакому приведению в порядок не подлежали.

И туфли.

Их не было.

— У вас нету… обуви для меня?

Алина пошевелила босыми пальцами. Ногти были накрашены алым лаком, который почему-то доводил Мастера Войны до неописуемого состояния. И если это была бесчувственная плоть… То есть она была да, бесчувственна, и от этого становилось и тоскливо, и щемяще-жалко, и страшно. Но внутри этой плоти полыхал такой огонь, такой неистовый и истинно мужской характер, что совсем не хотелось застревать в печали, а хотелось — лететь вперед, к звездам — с ним.

И еще очень хотелось кушать.

— У меня нет туфель, — с явно напускной серьезностью ответил Мастер Войны. Алина теперь с легкостью определяла тени эмоций на его почти бесстрастном лице. Почти. — Могу предложить сапоги.

Принес сапоги, под которые прилагался какой-то странный гибрид портянки и носка, утягивающий икры, а потом прилежно шнуровал их. Алина не удержалась, протянула руку и погладила его по голове. Волосы были мягкие на ощупь.

— А это что? — вдруг спросила она.

Он обернулся и посмотрел.

— Это к-крабовидная туманность какая-нибудь, да? — со слабой надеждой выговорила девушка, оглядывая тянущиеся издалека темные протуберанцы.

Мастер Войны закаменел всем легким соколиным телом.

— Мы возвращаемся.

Утро начиналось неспешно; косые лучи окрепшего летнего солнца чертили длинные черные тени на асфальте.

Неизменные московские голуби прогуливались вперемешку с московскими дворниками нового стиля — оранжевыми худыми таджиками, честно и добросовестно приводящими в порядок тротуары столицы.

Звенели старые трамваи, пока еще свободно неслись автобусы в густеющем потоке авто; шли на работу первые ранние пташки — а также те, кто хотел пропустить адскую давку в городском транспорте; человекоубийство мегаполиса, стартующее ровно в восемь ноль-ноль.

Корабль медленно опускался в свое пристанище в Москва-Сити. Алина уже знала — если кому-нибудь придет на ум взглянуть в небо, будет заметно лишь слабое дрожание воздуха, будто подле костра. И легкое посвистывание антигравитационных движков.

— Утро! Утро, блин! А вы меня забрали от «Орхидеи» днем… вчера… Слушайте, точно не как в «Интерстелларе», а? На Земле не прошло семьдесят лет?

Она была смятена. Будто разом возникла какая-то странная, страшная неловкость. Алине казалось, что сейчас надо говорить, говорить, говорить — и все непременно обернется в шутку, и все будет хорошо, и то страшное, черное в хрустальной космической дали растворится как-то само собой. И не надо будет воевать, убивать, умирать.

Нет.

— Нет, Алина. Но тебе пора. Мне… пора.

Мастер Войны был собран, сосредоточен. В который раз поднял руку с заново вживленным в тонкое запястье черным браслетом пеленгатора — набрал телефонный номер. И другой. И еще.

Ни один не отвечал.

— Я думаю, Тайтингиль уже увидел ее сам…

Они приземлились, открылся входной люк, и дракон беззвучно поднял огромную морду; Алинка было шагнула к древнему ящеру… но горячая рука удержала ее за кисть.

— Готовься, ящер, — сказал Мастер Войны. — Надеюсь, ты выспался. Теперь готовься.

Альгваринпаэллир ничего не ответил. Положил громадную голову на передние лапы, демонстративно отвернувшись.

— Скорее, Алина.

Она бежала вслед за Мастером Войны по пыльным этажам вприпрыжку, задыхаясь. Сапоги оказались чуть великоватыми, но ужасно удобными. Девушка глядела на красный хвост подола — только бы не наступить! — и думала, думала, думала.

Думала.

Алинка резко тормознула, поймала Мастера за летящий алый рукав — где-то между двенадцатым и тринадцатым этажами одной из башен Москва-Сити.

Глаза ее сияли.

— Я люблю вас. Блин, мама меня убьет. И вас убьет — два раза. Пожалуйста… обещайте мне. Пожалуйста.

Мастер Войны молча сжал ее пальцы. Яркое утреннее солнце падало в его глаза; вертикальные зрачки суживались в нитку, в струну.

— Я сама поговорю с ней, я скажу, я все скажу, как надо. Вы только вернитесь… Вы вернитесь…

Он подступил ближе.

— Молчи, Алина. Молчи, не надо, не время. Это плохая новость, да; матерь твоя станет гневаться, мужчина ее перед боем станет беспокоен. Не нужно ничего говорить.

Она кивнула, соглашаясь на все. На все, только бы он…

Тонкие пальцы коснулись ее губ. Тонкие пальцы, острые смертоносные когти.

— Я порву паучиху, как тузик грелку, — протяжно выговорил Мастер Войны. — И я вернусь. Вернусь, да.

Котов проснулся в предельной разрухе организма.