Андрей Дмитрук - Сувер

Ком закупорил горло Ратхая, не давая вздохнуть. Лоб его взмок, точно у косца в день страды. Сидел он пень пнём, может быть впервые во взрослой жизни не зная, что дальше говорить или делать.

Наконец, овладев собой, неестественно хохотнул:

— Ну, волочайка, гульня беспутная! Невесть от кого понесла, а брешет!..

— Мне не лгут, — двинув бровями, просто сказал Инкэри. — Да и не в этом суть. Если Кама когда-нибудь раскроет рот, ей поверят, не тебе. У тебя, ганапат, завистников много, и Питар, Камин отец, — первый.

На красную, потную ручищу Ратхая гость положил свою белую длиннопалую руку:

— Да что ты, что ты? Я ведь на твоей стороне.

Стукнул своей кружкой о кружку хозяина, поднял её:

— Ну, ну! Выше нос. Подумаем вместе, как беде помочь.

Питар-кузнец, сын Фарно, давно уже был вторым в Гопаларе, первым лишь в Приречном конце — и очень страдал от этого.

Кажется, всё дали боги кователю для того, чтобы он стал выборным вождём града. Рост, стать; к пятидесяти двум годам — дородство, внушающее почтение, и красно-медная борода лопатой. Вот с волосами непорядок, редкие, с изрядной плешью, — и плешь эта стала как бы знаком его неполноценности.

Ремеслом своим Питар владел отменно: не только плуги, косы, топоры да молоты — замки умел делать такие, что без ключа его же работы их и за сто лет никто бы не открыл. Недаром шестнадцатый год подряд верховодил он в братстве кузнецов, которому, почитай, принадлежал чуть ли не весь конец, — и иного главы мастера не желали. Изделия Питара купцы везли на обмен во все концы страны. Зачастую столь высокого мастерства и многолетнего служения общине — хватало человеку для того, чтобы вече избрало его ганапатом. Но за кузнеца вот уже трижды проголосовало меньшинство.

Возможно, причиной тому служил более важный, чем плешь, недостаток: заметное косноязычие. Однако помнили старики градодержцев и не с такими пороками, притом разумных и дельных, любимых людьми. Словом, по мнению друзей и сторонников, Питару мешало не что иное, как сама судьба. Недаром мудрейшие из виданов во все времена говорили, что ей подвластны даже боги.

Впрочем, мастер, хоть бывал и гневлив, и вздорен после очередных выборов, но надежды не терял.

Гопалар жил взаимной помощью; наёмных работников в нём не было, однако от больших семей ждали, по обычаю, трудового вклада в чужие хозяйства. Богиня-Мать благословила Питара четвёркой сыновей, уже взрослых и женатых, и двумя незамужними дочерьми, Камой и Сарамой. Все они славно трудились на общинных полях, в градском саду, а в свободные дни обихаживали чужие усадьбы, особо стараясь для бобылей и малосемейных. На второй день свадьбы Ваюра с Агной никто так не усердствовал, выводя брусчатые стены нового дома, как здоровенные питаровы молодцы, и никто не перетаскал работающим столько квасу и снеди, сколько две кузнецовы девахи.

Однако свадебные дни, вернее — ночи, заставили мастера и побеспокоиться.

Если младшая дочь, Сарама, была уже просватана за доброго кровельщика, то старшая, Кама, обещала сидеть в отцовском доме вековухой. И не то чтобы какой-либо изъян был у девки, — нет: собой хороша, дюжа, парни у ворот так и вьются; руки сильные, умна, домовита… да вот беда — строптива и своенравна. Конечно, женщины у суверов изрядно свободны: иные, по уму, даже в вече участвуют. Но всему же есть предел! Быть может, и смирился бы Питар с невозможностью оторвать двадцатитрёхлетнюю дочку от дома; к тому же силой и проворством не уступая здоровенному мужику, была Кама просто незаменима в большом хозяйстве. Только вот соседи… языки досужие. Каких только грехов не приписывали! Людей послушать, так она уже путалась со всем Приречным концом.

И вот, будто желая подтвердить липкую сплетню, в ночь после обожения молодых, во время пира, пропала Кама. Мало того, что довелось кузнецу за почётным столом, у самого дуба, сидеть рядом с постылым Ратхаем и его племянничком, пить за их здоровье, — так тут ещё беспокойся за подвыпившую дочь! Кама ведь, она и стрезва была неукротима.

Кто-то сказал тогда Питару: плясала, мол, твоя свербигузка с чужеземным колдуном, с ним же и скрылась в темноте, в соседней усадьбе. Кузнец всколыхнулся было… но, выпив ещё чару, остыл и с места не тронулся. Тайком от всех шевелилось в голове: а вдруг? Что, если унесёт морокун на своих клёпаных крыльях бессчастную и заживёт она с ним богато в заморском краю?..

Но оба они вернулись на сходбище после полуночи. Дочь — не в себе, с блуждающим взором; гость, напротив, хоть и без улыбки, но лучащийся, сдержанно-довольный. Весело щурясь, под локоток проводил Каму до места, усадил. Всякое пришло на ум Питару; однако Инкэри он, честно говоря, побаивался, а девка ни в эту ночь, ни в последующие дни, замкнувшись мёртво, не ответила ни на один вопрос. Кузнец уже знал её: в таком состоянии, хоть кипятком её ошпарь, дочь не расслабится, лишь глубже уйдёт в себя.

Днями размышляя, Питар занялся самоутешением: ничего, здоровая кобыла, за себя постоит… а не постоит, так, опять же, её вина. Даже внезапное подумалось, почти развеселив: ну и пусть, и пусть! Каму выдерет вожжами, а сам с удовольствием станет дедом. Да и Рукмина поворчит, поохает — а бабкой быть захочет.

Однако, что бы там ни было, — сидел зазубренный шип в душе. Росло ожидание беды.

И оправдалось оно нежданно, среди ночи, ещё более долгой, чем предыдущие. Понятное дело, не могли спать суверы, точно сурки, в течение времени, равного многим обычным дням. Глубокой осенью и зимой, когда тьма залегала сначала на полмесяца, а потом и на четверть года, делили ночь на отрезки: чередовали сон с домашними трудами, с посиделками, с песенно-плясовым гуляньем, только всё это уже при свете каганцов, факелов, а на улице и костров. На исходе листопада половину тёмной поры суток проспал Питар, а когда стал просыпаться, подумывая идти в кузню, — холодная рука коснулась его затылка.

Мастер вскинулся. Держа в руке глиняный светильник, в белой рубахе до полу, словно покойница, у ложа стояла Сарама. Волосы её были распущены по плечам, глаза — расширены и пусты.

— Идём со мной, — безжизненным голосом сказала младшая.

— Куда, чего? Ты чё, дурь-грибов объелась?! — пробовал возразить Питар; но было что-то в её медлительности, в неживом взоре такое, что он не посмел ослушаться. Одевшись наскоро, всунул босые ноги в опорки. Пошли.

— Возьми лопату, — приказала она. Проходя двором, Питар заглянул в кладовую; Сарама присветила ему, и он взял лопату с коротким черенком, которой выкапывал ямки для кустов смородины и крыжовника.

Неся свой огонёк, прикрывая его от встречных дуновений, дочь провела отца мимо десятка усадеб, в большинстве ещё спящих, к самой околице Приречного конца. Там, за домом сапожника Парвана, стояли два околичных столба: ворот и защитных стен в своих селениях не возводили суверы. Один из резных, раскрашенных столбов был увенчан радужным петухом, другой — солнышком с человечьим лицом. На севере ходили в небе, переливались волны туманного сияния; при нём тускло блестела позолота на солнечных лучах.