Дмитрий Ахметшин - Туда, где седой монгол

— Это потому, что ты — копытное. Они любят куда-то карабкаться. Наверное, думают, что там, наверху, можно легко достать языком луну. Думают, что раз она белая, значит и солёная, как морской песок. Я же люблю высокую траву и не люблю колючие кусты. Там можно оставить половину шкуры! А шкура у меня, знаешь ли, одна.

Расположились на самой вершине, на большой проплешине, где лежалая земля перемежалась с плоскими гольцами. Когда опустились сумерки и заполыхал костёр, а Урувай извлёк из сумки морин-хуур, Наран сказал тихо:

— Я решил, что, если дам ему полную волю над своим телом, рано или поздно я его поймаю. Поэтому играй долго и душевно, чтобы он успел полностью освоится и потерять бдительность. Пусть он будет танцевать, как умеет, а потом выдохнется и свалится без сил.

— Что ты будешь с ним делать, когда поймаешь? — так же шёпотом спросил Урувай.

— Посажу на верёвку. Он будет ловить за меня мышей, и только. Клянусь, я больше не дам ему влезать в моё тело, когда вздумается, и воровать мои воспоминания!

Морин-хуур в этот вечер пел до хрипоты, и даже степь притихла, чтобы послушать старинные сказания. Наран, кажется, весь, целиком превратился в лисий хвост. Он подпрыгивал почти до небес, изгибался, тряс руками, головой, и вместе с единственным усом и двумя косами мотались в разные стороны ниточки слюны. Белые пятки сверкали, как два маленьких щенка, гоняющиеся друг за другом по всей полянке.

Урувай смотрел на всё это во все глаза, и думал — откуда же в том тщедушном теле взялось столько энергии? Даже в натянутом луке её меньше… в горле уже давно клокотала кровь, пальцы оставляли кровавые пятнышки на струнах, но играть и петь он не прекращал. И даже когда его начали спрашивать, умудрялся отвечать и петь. Получалось что-то такое:

— Откуда этот шаман? Какого бога он славит? Я ни разу не видел таких шаманов. Почему он танцует не вокруг костра?

— Это-о не-е шама-а-ан. Это лис-с-с.

Ежевика зашелестела вновь, вой ветра, заплутавшего в её ветвях, складывался в слова:

— Как ты заставил зверя обернуться человеком?

— Это не я. Он сам. Он попросил у степи покровительства, и… ой! Кто это?

Музыка стихла, и Наран, взмахнув напоследок неуклюже руками, рухнул на землю. Некоторое время лежал, тихо подёргивая конечностями и безмятежно вздыхая, а потом руки, как два коршуна, вдруг бросились к горлу.

— Я его поймал! — ликующе, и немного придушено воскликнул Наран.

— Ты уверен, что он не опасен? — зашептали над самым ухом Урувая.

Толстяк заорал:

— Наран! Я боюсь оглянуться. За мной кто-то стоит.

Наран настолько растерялся, что отпустил свою шею, и уставился на друга, из-за плеча которого действительно выглядывал чей-то силуэт.

Человек понял, что его заметили, и подобрался:

— Никому не сходить с места. Нас здесь так много, что многим пришлось притвориться кустами, и отрастить на себе ягоды, чтобы как-то замаскироваться на этом пустом холме. На вас нацелены сотни луков, и они заряжены тысячью стрел.

— Я боюсь, — принялся хныкать Урувай, а Наран отодвинулся от кустов к центру полянки.

— Кто вы такие?

— Мы разбойники, — каким-то образом мешая в голосе надменность и робкую тихость, сказал человек.

— Что значит — разбойники? — переспросил Наран.

— Значит люди, которые грабят и убивают других людей, — кажется, заставший их врасплох был слегка удивлён тем, что только что танцевавший лисий танец сумасшедший может задавать разумные вопросы. В этом удивлении была толика правды — Нарану было довольно трудно говорить, язык казался неуклюжим и большим, и всё время цеплялся за зубы. А зубы казались непомерно большими и при каждом движении челюсти грозили оставить на щеках с внутренней стороны болезненные царапины.

— Что это за глупость? Разве один барс убивает другого барса, чтобы снять с него шкуру.

В чужом голосе послышалось смущение.

— О, на самом деле, это древнее искусство. Наши, степные племена довольно невежественны, и я по мере возможностей занимаюсь просвещением. Каждый раз, убивая очередную жертву, мне приходится ей это растолковывать.

Наконец, монгол выбрался на открытое пространство, так, что его стало возможно разглядеть. Костёр брызгал светом на оружие в руках, на побелевшие от напряжения кончики пальцев, между которыми зажата стрела. Черты лица отличались необычаянной тонкостью, и напоминали не то снежинки, не то узоры листьев папоротника. Вместе с тем, уже не молод. Седых прядей в его усах было столько же, сколько в усах старейшины из аила Урувая и Нарана, если не больше, и каждая была подвязана цветной шёлковой ленточкой, так, что, когда поворачивал голову или разговаривал, он напоминал священное дерево, в ветвях которого, запутавшись в лентах, шумит ветер.

А когда подбородок и взгляд оставался в спокойствии, незнакомец напоминал священное дерево в безветренный день.

Наран выгнал наконец обнаглевшего лиса, что, щёлкал зубами на хозяина тела, и вновь подал голос:

— Почему в вашем аиле не горят огни? Мы бы заехали в гости, поговорить о том — о сём по-соседски. И, конечно спели бы вам пару сказок. Мой друг очень хорошо поёт.

Незнакомец ответил церемонно:

— Наш огонь — это плодоносящие кусты смородины. Ничего удивительного, что вы его просмотрели, и было бы плохо, если бы увидели, и набрели на наше скромное жилище. Тогда нам пришлось бы вас убить. Кроме того, когда не горит костёр, Тенгри не видит наших злодеяний, и не может наслать на нас грозу или пожар.

Наран оглядывался, пытаясь понять, кто из кустов смородины — сообщник незнакомца, и на самом ли деле их дела так плохи. Глаза Урувая сейчас ему бы очень пригодились. Наран взглянул на друга — не занят ли он сейчас тем же самым? Но толстяк ни о чём таком не помышлял. Просто смотрел на незнакомца, открыв рот.

— Вы сделали так много плохого?

Монгол склонил подбородок.

— Наши злодеяния известны. Если бы он знал, где мы находимся, он бы сразу покарал самым жестоким из доступных ему способов. Наслал бы на нас барсов, или полчища ядовитых мух. Я уверен.

Речь свою, однако, он даже не пытался каким-то образом ни умерить, ни замаскировать. Наран слышал, что некоторые шаманы и хитрые вожди, желая скрыть свои слова от Верховного Бога, учились разговаривать задом наперёд. Однако, ему таких не встречалось — что скрывать кочевнику, кроме ничего за пазухой, и какие у него могут быть амбиции, кроме как проскакать от горизонта до горизонта, — и он сомневался, что когда-нибудь таких встретит.

— Но где ваши шатры? Отсюда хорошо просматривается степь на половину дневного перехода, и мы не увидели ни единого шатра!

Монгол ответил охотно:

— Потому что вы сейчас на поёте и играете на его крыше. Мы, пожалуй, не будем грабить вас прямо здесь. Проведём внутрь и накормим, как полагается кормить гостей, а потом уже решим. Сдайте оружие, и отпустите на волю свои луки. Может, вы будете стрелять из них позже. Если, конечно, у вас получится стрелять без рук.