Евгения Кострова - Калейдоскоп вечности (СИ)

— Дея, — потусторонний голос другого мира прервал ее хитросплетенные строфы, что выплетала она в своем сознании, и витье узорного покрывала из цветов завершилось. — Если будешь продолжать, то вполне возможно лишишь нас и дома, — рассудительно говорил Фраус, ставя на белую тумбочку с львиными ножками поднос с фужером горячего зеленого чая, восточными сладостями и двумя маленькими пиалами с рисунками лепестков сакуры. Он так и не переоделся, но со спины исчезли грозные копья, и теперь в тусклом свете огня, он походил на безропотного слугу, нежели на безжалостного стража.

— Они прекрасны, — прошептал юноша, приблизившись к цветкам и легко дотронувшись до фиалкового бутона, — непрестанно удивляюсь богатству твоей фантазии. Ты, — в этот раз взгляд обожания и преклонения, он послал ей, — достойна звания лучшей из лучших.

— Мы все здесь лучшие из лучших, — парировала она, аккуратно разливая чай по пиалам. — И все мы здесь братья и сестры, куда в больше степени, ведь нас единит и талант, и происхождение. Пускай мы говорим на других диалектах в родных землях, пускай почитаем иные традиции и религию, богов и родителей, кровь у нас одна, верно? — и с этими словами губы прижались к фарфоровой чаше, и Дея немного отпила, ощущая на языке вкус мяты, и пока тепло проникало в плоть, бежало по венам и будило кровь, тепло чужой руки дотронулось пальцами до ее щеки, проводя нежную дорожку по скуле, отчего все тело было напряжено, как струна, а мысли опустошались, впадая в черную дыру. Чашка выпала из ее рук, и жидкость медленно стекала на махристый ковер, изменяя безупречный белый в желтый. Пятно будет сложно очистить, потому что чай приготовлен на основе кореньев красного дерева, что цветет возле святилищ в старой части города, и чтобы заполучить мелкие корешки, еле заметные на ладони, многие отдавали жизнь. Ведь у деревьев дивной красоты было свое темное и страстное начало. Люди, еще не знавшие его опасных свойств, влекомые необъяснимым притяжением и чувством спокойствия в сердце, полнейшей умиротворенности, припадали к коре, будто падая в объятия страстного любовника, окруженные аурой мечтательного сновидения. И принимали смерть, страдая в ужасающих муках. Поддавшись соблазну зверя, тот уже не выпустит человека из кольца своих рук, так и происходили с жизнями наведавших о смертельной опасности искателей. Кора приставала к коже, и даже если это всего лишь легкое касание, та присасывалась к телесной оболочке, как толстая пиявка и ядовитая змея, впрыскивая отраву в кровь, отчего органы быстро разлагались. Кожа становилась частью древа, и даже если плоть нещадно отрезали, ростки уже проникли в кости, и человек цвел как цветок, когда сквозь кожный покров прорывались красные цветы, распускаясь в алых брызгах крови. Кровь — лучшее из всех возможных удобрений. Горячая и пылающая жизнью, как огненная река, земля впитывала багровые капли, принимая в себя остатки надежд и последние драгоценные минуты мыслей умирающего. И пусть внешний облик прекрасен, а внутренняя суть уродлива и опасна, плоды оставались лекарством от всех болезней. Даже время для многих останавливалось, прекращая свой расторопный и неуловимый бег вперед. И именно корни красного дерева, сдобренные кровью на протяжении многих столетий, стали незаменимым лекарством, из которого была создана сыворотка, позволяющая костям за считанные секунды срастаться, коже, соединиться, суставам и нервам регенерировать, обезболивать. И капли теплого отвара еще не высохли с алеющих и полных, мягких губ, раскрытых, как бутон расцветшей дамасской розы. Дея утопала в его руках, растворялась в невидимом эфире и жгучем взоре серых глаз, во тьме комнаты сменились грозной тучей пасмурные дни. Его дыханье трепетало, а взор застила дымка, что простирается над озерами в часы рассвета, в отдаленных высотах, простирающих облака ночного неба.

Его ладони взяли ее лицо, приподняв так, чтобы их глаза встретились друг с другом, и когда большой палец нежно провел по верхней губе девушки, рот ее чуть приоткрылся, а щеки залил смущенный румянец, дыхание, сплетавшееся воедино. Ее пальцы зеркально проводили по линиям его темных бровей, он тяжело вздыхал немой и утомленный нежностью ее души, в которой было все лучшее от человека. Ему столько раз грезилось ее лицо, чудились прикосновения, он пьянел от аромата, сходил с ума от блестящих глаз.

— Я умру за тебя, — слетело с губ его признанье, и одно из его копий пробило ее сердце, отчего она могла бы умереть наповал, словно от выстрела картечи.

— Я не нуждаюсь в твоей смерти, — выдавила она из себя, отворачиваясь от его взгляда. — Зачем мне жизнь без друга, без духовного брата, следующего за мной? Тогда я останусь совсем одна, и все потеряет всякий смысл. Я не перенесу твоей утраты, и уж лучше пасть ради тебя, нежели остаться в одиночестве. Девушка резко поднялась, пройдя мимо него через арку, ведущую на балкон, с которого виднелись ночные огни города, освещающие черные небеса. Эйфория чувственной эпохи проходила сквозь пейзажи ночной тиши, маскарады-богов и головокружительные акробатические танцы, представления укротителей полуночных зверенышей черногривых львов с длинными белоснежными рогами и когтями из золота. На холодном ночном воздухе появлялись клубы пара от ее горячего дыхания, дымчатые змеи, растворяющиеся средь теней призрачных садов и жемчужного света луны. Она присела на каменную скамейку, подтянув под себя колени. Она думала о том, каков будет завтрашний день, до которого оставалось совсем немного времени, считанные минуты, быстро ускользающие секунды спокойствия. Именно покой был в ее сердце, она не боялась умереть, не боялась почувствовать телесную боль или голод, она ничего не боялась. Голова откинулась назад, и она глубоко выдохнула прохладный воздух, от которого слабело и немело тело. Но внутри она ощущала тревожное чувство, когда Фраус переживал, когда боялся и отдалялся в те места своей души, до которых она не могла добраться, Дея чувствовала это.

— Что волнует тебя? — спросила она, окидывая его встревоженным взглядом, лениво прислонившегося к дверному косяку. Ветер трепетал его чернильные волосы, сливающиеся с бездонной тьмой пропасти, а глаза устремились в сторону отдаленных праздничных огней. — Ты редко сердишься на меня из-за дороги покупок, у тебя это с самого похода на рынок. Что произошло?

— Ничего, — торопливо ответил он.

Ее подбородок резко вздернулся:

— Раньше ты мне хотя бы не лгал, — выкрикнула она, тяжело вздыхая от усталости. — Я чувствую, что тебя что-то гложет. Просто расскажи мне, ты же можешь мне довериться хотя бы раз, правда? — с мольбою спрашивала она, стискивая руки. В своей тоненькой прозрачной сорочке, чуть прикрывающей колени, она выглядела совсем беззащитной, совсем юной, откровенной и невероятно желанной. Одинокий зов этих печальных глаз, словно взывал к себе. Ткань облегала истинно женскую фигуру, подчеркивая изгибы и великолепную гладкую кожу, на ощупь та была нежной, с ароматом персиков, и Фраус не раз ловил себя на мысли, что будь он зверем, так бы и откусил от нее аппетитный кусочек, но в этом не признается никогда.