Стивен Эриксон - Дом Цепей (litres)

— Почему? — спросил Карса.

— Никогда у меня не получалось заводить друзей. Знакомства, слуг и тому подобное — легко. Но у меня же рот не закрывается…

— И те, кто мог бы стать друзьями, в ужасе бегут. Да. Хорошо их понимаю.

— Ах вот в чём дело! Ты просто хочешь меня забросить на первое попавшееся судно, чтобы избавиться от меня!

— Вот именно, — буркнул Карса.

— Учитывая жалкое состояние моей жизни, это всё логично.

Вскоре, когда они обогнули холм и увидели башню, Карса нахмурился и сказал:

— Всё ещё тяжело обращаться со словами так… легко.

— Все эти разговоры о дружбе вызвали некоторую неловкость. Ты правильно сделал, что её развеял.

— Нет, ибо я скажу вот что: на корабле, когда я висел в цепях у мачты, только ты удерживал меня в этом мире. Без тебя, без твоей бесконечной болтовни, Торвальд Ном, притворное безумие стало бы истинным. Я был военным предводителем теблоров. Во мне нуждались, но сам я не знал нужды. У меня были подчинённые, но не союзники, и лишь теперь я понимаю различие меж ними. Оно огромно. И потому я узнал, каково это — сожалеть и раскаиваться. Байрот Гилд. Дэлум Торд. Даже ратиды, которых я так ослабил. Когда я вернусь на старую тропу, в земли теблоров, мне нужно будет исцелить многие раны. И поэтому, когда ты говоришь, что хочешь вернуться к семье, Торвальд Ном, я понимаю, и сердце моё радуется.

Хранитель сидел на трёхногом табурете у входа в башню. У его ног лежал большой заплечный мешок и пара заткнутых пробками тыкв-горлянок, на стенках тыкв поблёскивали капли. В здоровой руке он держал маленький мешочек, который бросил Торвальду, как только спутники подошли ближе.

Мешочек звякнул, когда даруджиец поймал его. Брови Торвальда взлетели:

— Что?..

— В основном серебряные джакаты, — сказал Хранитель. — Есть и местные монеты, но они все очень высокого номинала, так что лучше не показывать их где попало. Карманники в Эрлитане легендарные.

— Хранитель…

Напанец отмахнулся:

— Слушай, парень. Когда человек организует собственную смерть, приходится планировать всё наперёд. Безвестная жизнь стоит куда дороже, чем ты думаешь. Я опустошил половину арэнской казны за день до того, как трагически утонул. Вы, конечно, можете попытаться меня убить и найти сокровища, только это безнадёжная затея. Так что поблагодарите меня за щедрость и идите своей дорогой.

— Однажды, — заявился Карса, — я вернусь сюда и отплачу тебе сполна.

— За деньги или за сломанные рёбра?

Теблор просто улыбнулся.

Хранитель расхохотался, затем поднялся и скрылся внутри. В следующий миг спутники услышали, как он карабкается наверх по лесам.

Торвальд подобрал мешок, накинул лямки на плечи и протянул одну из тыкв Карсе.

Потом оба зашагали к дороге.

На прибрежной дороге встречались деревеньки: располагались они зачастую с материковой стороны, словно обитателям этих поселений ничего не было нужно от моря. Россыпь глинобитных хижин, хлипкие загоны для скота, козы, собаки… Темнокожие жители, закутанные в просторные, выбеленные солнцем накидки. Затенённые глаза следили за теблором и даруджийцем из дверных проёмов, но больше — никакого движения.

На четвёртый день (и в пятой такой деревне) спутники увидели фургон торговца на пустой рыночной площади, и Торвальд сумел купить за пригоршню серебра старинную саблю — круто изогнутую и с утяжелённым остриём. Торговец предлагал ещё мотки ткани, но готовой одежды у него не нашлось. Вскоре рукоятка меча развалилась на части.

— Нужно резчика найти, — добавил Торвальд, завершив вереницу изысканных и витиеватых проклятий.

Спутники уже некоторое время вновь шли по дороге под палящими лучами солнца. Лес по обе стороны поредел; справа поверх низкого, запылённого подлеска можно было увидеть бирюзовые воды Отатаралового моря, а слева — серовато-коричневые холмы на горизонте.

— И готов поклясться, что торговец понимал малазанский, пусть даже я плохо им владею. Просто отказывался в этом признаваться!

Карса пожал плечами:

— Малазанские солдаты в Генабарисе говорили, что Семь Городов готовы восстать против оккупантов. Поэтому теблоры и не ведут завоеваний. Лучше, чтобы враги сохранили свои земли, тогда можно снова и снова совершать набеги.

— Это не по-имперски, — качая головой, отозвался даруджиец. — Владеть и контролировать — это для некоторых людей два неутолимых желания. Не сомневаюсь, что малазанцы выдумали бессчётные оправдания для своих войн и завоеваний. Хорошо известно, что прежде Семь Городов погрязали в крысиной возне бесконечных мелких распрей и гражданских войн, простой народ страдал и голодал под пятой жирных военачальников и продажных царей-жрецов. Как и то, что после малазанского завоевания разбойники оказались либо прибиты к городским стенам, либо в бегах. И дикие племена больше не приходят с холмов, чтобы принести разор и смерть своим более цивилизованным сородичам. И тирания жречества пала, положив конец вымогательству и человеческим жертвоприношениям. Ну и, разумеется, торговцы никогда не были богаче, а дороги — безопаснее. Так что всё один к одному — земля эта созрела для восстания.

Карса долго молча смотрел на Торвальда, затем сказал:

— Да. Понимаю, как такое возможно.

Даруджиец ухмыльнулся:

— Ты учишься, друг мой.

— Уроки цивилизации.

— Именно. Мало проку искать разумные причины, по которым люди ведут себя так, а не иначе, чувствуют то, а не иное. Ненависть — сорняк чрезвычайно вредный, пускает корни во всякой почве. И питается сама собой.

— Словами.

— О да, словами. Сформулируй мнение, повторяй его достаточно часто, и вот — все уже проговаривают то же самое тебе в ответ, и мнение становится убеждением, которое питается безрассудным гневом и защищается оружием страха. И тогда слова уже бесполезны, остаётся только биться до смерти.

Карса хмыкнул:

— И даже после, я бы сказал.

— И это верно. Поколение за поколением.

— Все жители Даруджистана похожи на тебя, Торвальд Ном?

— Более или менее. Обожают пререкаться. Нас вином не пои, только дай поспорить. А значит, мы никогда не заходим дальше слов. Мы любим слова, Карса, так же, как ты любишь отрубать головы и собирать уши да языки. Выйти на любую улицу, в любой квартал, и любой, с кем бы ты ни заговорил, всегда будет иметь собственное мнение — по любому поводу. Даже по поводу того, что нас, возможно, завоюют малазанцы. Я вот только что подумал… Помнишь акулу, которая подавилась телом Борруга? Подозреваю, если Даруджистан станет когда-то частью Малазанской империи, она станет акулой, а мой город — Борругом. Мы заставим задохнуться тварь, которая пытается проглотить нас.