Алиса Элер - В погоне за солнцем (СИ)

— Мы, вероятно, любезно должны вас оставить? — фыркнул Нэльвё, как-то странно поглядывая на Слышащую.

— Я думаю, нас не обременит прогуляться, — спокойно выдержав его взгляд, сказала она. — Утро так и шепчет…

Что шепчет утро, я так и не узнал: потому что Миринэ замолчала, оборвав себя на полуслове, когда что-то тихонько пробежало по паркету, догоняемое растерянным «ой!» Камелии.

Я резко обернулся, ругая себя за то, что отвлекся и совсем перестал следить за девушкой.

Обернулся — и выругался уже вслух.

Камелия глупо застыла, прижимая к груди мои изгвазданные и изодранные вещи, а на полу замерла, переливчатая, искрящаяся на солнце капелька-бриллиант. Прозрачнее, чем слеза.

— Что… — начала девушка, но, встретившись с моим безотчетно злым, взбешенным взглядом, побледнела: — Я не хотела! Она сама! Я просто взяла и…

Не слушая ее сбивчивых оправданий, я в два шага преодолел расстояние, разделявшее меня и подвеску. Не останавливаясь, наклонился — и зачерпнул пальцами пустоту.

Я резко вскинул голову, обжигая полным ненависти взглядом того, кто ловко вытянул из-под моего носа капельку-бриллинт.

Нэльвё, пакостливо ухмыляясь, отступил на шаг, разрывая дистанцию. И на мгновение разжал пальцы, позволив подвеске птицей выпорхнуть из них — и рвануться назад, когда цепочка натянулась звонкой струной.

Видя, что я не свожу с подвески-капельки взгляда, Отрекшийся отвел руку вбок и приподнял ее, любуясь игрой переливчатых радужных бликов в острых гранях.

— Отдай, — не просьба, приказ. Пока ещё сдержанный; опаляющий, но не угрожающий.

— Что это? — повторил он вопрос Камелии, отступая еще на шаг.

— Отдай. Немедленно.

— Скажи что — и отдам.

Я молча протянул руку, не сводя с Нэльвё злого взгляда.

— Какой-то амулет? Нет? — начал гадать он, вглядываясь в мое лицо, словно не замечая, как оно все уродливее кривится в маске гнева. — А, может быть, подарок возлюбленной?

— Я тебе этого не прощу. И не забуду.

— Или ключ от чего-то? — насмешливо продолжил он. От злости меня почти трясло. Я едва удерживал готовые сорваться с языка слова проклятья — жестокого и злого, как то, что он делал сейчас. — Родовая безделушка? Или…

— Память о сестре, погибшей на войне.

Воздух всколыхнулся голосом, который я меньше всего ждал услышать.

Который — и о чем.

Она не могла это знать, просто потому, что не могла, — зато могла почувствовать, кто и с какими чувствами дарил эту маленькую, смешную в своей кажущейся ценности вещицу.

Рука Нэльвё опустилась, и сам он посерьезнел, разом оставив глупую шутку. Но было поздно.

— Доволен? — едко спросил я. И, шагнув к нему, вырвал кулон из его пальцев. Нэльвё не успел ослабить хватку — и тонкая цепочка порвалась, жалобно звякнув.

Не оборачиваясь, я развернулся и, не оборачиваясь, направился в спальню, со всей злости хлопнув дверью.

Взгляд беспорядочно метался по комнате, цепляясь за предметы обстановки, пока я мерил комнату нервными шагами. Хотелось перевернуть ее всю, вверх дном, крушить, ломать, бить на части то, что только попадется под руку. От окончательного срыва в приступ бесконтрольной злости меня удерживало только четкое осознание того, что комната принадлежит не мне.

Удерживало — и бесило еще больше.

Тихонько скрипнула дверь, и в появившуюся узенькую щель, вкрадчиво, по-кошачьи, проскользнула Миринэ.

Аккуратно прикрыв за собой дверь, она прислонилась к ней. Молча.

И правильно делала! Стоило ей сказать хоть слово — и я сорвусь на нее, даже если не хочу.

При Миринэ бессильно метаться по комнате было еще глупее, и, в конце концов, мне это просто надоело. Злость перегорела, надломилась с сухим треском — и навалилась апатией. Я обессиленно сел на кровать, равнодушный ко всему.

Помедлив, зашуршал ворс ковра мод мягкими шажками — и прогнулась перина. Миринэ присела рядом, по-прежнему молчаливая.

— Ты так и не рассказал мне о том, что случилось, — тихо начала она. Мы сидели на редкость глупо: слишком близко для приятелей и слишком отстранено для друзей… или не друзей.

— И не скажу, — отрезал я, чувствуя, как злость поднимается вновь. Сначала удушающим дымом, и только потом — пламенем. — Миринэ, пожалуйста, не надо. Я не хочу об этом ни думать, ни вспоминать. Ни, тем более, говорить.

— И напрасно.

— Я сам решу, что напрасно, а что нет. Хорошо?

— Мио, пойми: пока ты отрицаешь свое прошлое, пытаешься забыть его, отдалиться от него, ты не сможешь жить дальше.

— Да причем здесь это?! — рыкнул я, вскакивая и резко поворачиваясь к ней. — Я ничего не отрицаю, ясно? Я просто не хочу вспоминать! Что в этом такого?!

— Отрицаешь, — повторила она, не сводя с меня упрямого взгляда. Даже больше, чем упрямого — уверенного, непоколебимого! И это злило меня больше всего.

— Сделай милость: не говори о том, чего не знаешь!

— Ты просто бежишь от себя! — отчаянно, почти срываясь на крик, воскликнула она. — Как ты этого не поймешь?!

— Это ты не поймешь, потому что просто не сможешь понять! Ты не знаешь, что я пережил, что со мной стало! Как ты можешь что-то говорить, и… — я осекся, замолчав. Слова застряли в горле ломким льдом, снежным крошевом, когда ее синева взгляда, пронзительно нежная, вдруг вымерзла до холодного дыхания зимы.

— Я не знаю?! — даже не прошептала — прошипела она. И, сорвавшись на крик, так не похожий на ее мягкий переливчатый голос, продолжила зло и горько: — Я не знаю, каково это? Я не могу понять?! Все, что было мне дорого, сгинуло в этой войне. Я тоже потеряла близких. Я тоже слышала, как мир рвется на части, тоже задыхалась его болью. И диссонансы, бьющие по оголенным нервам, тоже сводили меня с ума! Но я почему-то нашла силы идти вперед, и не срываюсь на тех, кто хочет помочь!

Она замолчала так же резко, как начала, но ее дрожащий от злости голос все еще звенел у меня в ушах. Ярость, владевшая мной еще совсем недавно, ушла совсем, оставив после себя не пустоту выжженной души, а стыд и отчаянную злость.

Злость — и чувство вины.

— Миринэ, я…

Она оборвала меня, не дав сказать и двух слов, хлестнув наотмашь:

— Иди к драконам!

— Миринэ! — бесконечно-виновато, извиняясь, с сожалением.

— Иди к драконам! — повторила она зло и попятилась, когда я шагнул к ней. — Да, к тем самым, к которым ты собрался, на Жемчужные Берега. Надеюсь, они тебя сожрут, и больше я никогда тебя не увижу!

— Миринэ, перестань!

— Не хочу тебя видеть! Убирайся!

Я сделал шаг навстречу, но замер под взглядом ледяной ненависти, останавливающим лучше любых слов.

Захлопнулась дверь. Я медленно подошел к ней и, развернувшись, привалился спиной.

Я клял себя за несдержанность, глупость, за вспыльчивость и не способность промолчать…