Алиса Элер - В погоне за солнцем (СИ)

Эрелайн прикрыл глаза, сделав не глубокий — нарочито размеренный вздох, и отвернулся к окну. Шагнул так, чтобы почти коснуться лицом стекла, холодящего пальцы. Оно, прежде звонко-прозрачное, укрылось молочной пеленой под его теплым дыханием…

Только сегодня — ясный день месяца Золотых туманов, и нет, не может быть никакого дождя.

Дождь остался там, в злом и навсегда жестоком к нему месяце Поющих вод.

Остался — но ненадолго…

Дождь касался стекла холодными ладонями и прижимался к нему так сильно, точно хотел заглянуть в высокое окно и разглядеть что-то сквозь скользящие вниз потоки воды. Все дрожало, теряло контуры и очертания, блекло цветами в укрывшей Холмы пелене дождя. Не разобрать, что там, по ту сторону стекла, не увидеть…

— Вы говорили с Кайлирией? — негромко спросил Эрелайн, не переставая играть. Скрипка не пела — плакала. Так тихо, слабо, так пронзительно грустно и бессильно, что слушать ее было невыносимо.

— Я не помешала вам? — голос Висении, не привычно ясный, чистый, а чуть хрипловатый, дрогнул.

— Нет. Уже нет.

— Леди эс Ллиэ была права, — тихо начала она и почти сразу продолжила: слишком мучительно было молчание. — Мне не удалось выяснить, у них ли еще A'shes-tairy, жив ли он, проводились ли допросы. Кайлирия отвечала полунамеками, полуфразами. Заставить ее говорить откровенно невозможно. Во всяком случае, для меня.

— Вы передали, что действуете от моего имени?

— Да.

— В таком случае, я переговорю с ней сам, — последняя нота, тонкая и отчаянная, зазвенела в воздухе. Рука со смычком опустилась вниз.

Эрелайн осторожно, бережно положил скрипку на стол и только тогда, наконец, обернулся.

— Это все?

— Нет. Лорд-правитель выражает вам свое почтение и шлет приглашение на завтрашний прием.

— Званый ужин? — Эрелайн поморщился, принимая из рук леди запечатанный родовой печатью вьер Лиин конверт.

— Обед, — поправила его Висения, едва скрывая улыбку. Нелюбовь лорда к светским приемам была ей прекрасно известна.

— Отказаться я, надо полагать, не имею права? — голос Эрелайна звучал насмешливо, но во взгляде не было и тени улыбки.

— Это было бы неразумно. Прием не продлится долго и много времени не отнимет, а круг приглашенных, полагаю, будет вам интересен. Никаких случайных гостей, только влиятельнейшие фамилии Холмов. Я полагаю это неплохой возможностью переговорить со всеми интересующими вас лордами, чтобы получить представление о политической обстановке и заключить соглашения, если потребуется.

— Прием стоит посетить хотя бы для того, чтобы поставить в известность лорда Этвора о Кайлирии. Достаточно, Висения. Спасибо. Очень точные замечания. Я сочту за честь присутствовать.

— Как прикажете, мой лорд, — Висения склонила голову. — Я передам ваш ответ. На этом все?

— Да. На сегодня — да.

Эрелайн отвернулся к окну.

Висения ушла: об этом сказали тихий перестук каблучков, шелест платья и звук притворяемой двери. Дождь не утихал, касаясь стекла холодными пальцами и прижимаясь к нему лицом, чтобы разглядеть зыбкий силуэт кабинета и Эрелайна…

Лорд с силой отвел взгляд от окна, устало растер виски. Работа, работа, нельзя забывать… Нельзя позволять забыть.

Эрелайн подхватил смычок, взял в руки положенную на стол скрипку и направился к стеллажу, где за одной из створок мореного дуба прятался узкий, как сам инструмент, черный футляр.

— Завтра в Изломе Полуночи мы проводим прием.

Пальцы мягко касаются черно-белых клавиш. Мелодия, светлая и нежная, игривая льется из-под из них так же легко и свободно, как звенит ручей.

— Нас изволит посетить лорд вьер Шаньер. Будет досадно, если он не увидит свою невесту.

Стройная гармония — выведенная, кажется, не за фортепиано тонкой рукой Иришь, а чем-то гораздо более значимым, важным, вечным — нарушается уродливым диссонансом.

Фальшь!

Иришь поджимает губы, и мелодия, повинуясь ей, выравнивается, но теперь в ее светлый и звонкий строй вкрадываются странные паузы.

Вкрадывается тревога.

— Как вам угодно, матушка, — голос девушки звучит невыразительно, блекло. Ритм убыстряется, едва заметно, на один такт — или на участившийся пульс.

Досадно.

— Ужасная игра, Иришь. Отвратительная.

— Это все? — не выказывая и тени того раздражения, что владело сейчас ей, спросила она. Дыхание выровнялось, пульс, зачастивший с испуганно забившимся сердцем, замедлился. Мелодия переменилась вместе с ней, вновь став звонкой и светлой. Вот только прежней легкости и свободы, радости в ней не было. И там, где прежде звенел колокольчиками игристый смех, теперь звучала принужденность, искусственность.

— Увидимся за утренним чаем.

— Не думаю, что буду голодна, — бросила Иришь, не оборачиваясь. Скрипнувшая дверь замерла, не закрывшись до конца.

— Увидимся за утренним чаем, — повторила леди самым сладким своим голосом. За которым, впрочем, прекрасно слышалась властность и если не неприкрытая угроза, то обещание. «Ты придешь на завтрак. А если не придешь, я заставлю тебя прийти».

Дверь закрылась с негромким стуком. Иришь хотелось резко опустить крышку фортепиано или больно ударить по клавишам, чтобы выплеснуть раздражение и злость. Но инструмент было жаль. Не доиграв мелодию, она оборвала ее на полуфразе и поднялась из-за фортепиано.

Полумрак скрадывал шаги, как скрадывал резкость линий и очертаний, шептался в изменчивой игре теней. В неровном свете свечей чёрная гладь зеркала дрожала, волновалась — как озеро в безлунную ночь.

Иришь вытянула из волос перламутровый гребень. Подойдя, убрала его в один из ящичков трюмо. Следом отправилось несколько тонких шпилек, удерживающих высокую и оттого тяжелую прическу. Черные волосы обняли плечи сладким дыханием ночи. И всколыхнулись, когда Иришь, присев за трюмо, провела по ним щеткой.

Говорят, если долго вглядываться в зеркало, можно заглянуть за грань и увидеть грядущее. Иришь улыбнулась уголками губ: она и без того знала, что ее ждет. И столько горечи отразилось в льдисто-голубых глазах той, кто смотрела на нее из зеркала, что девушка вздрогнула и отвела взгляд. Тихонько стукнула отложенная в сторону щетка. Пальцы, легко заскользили, перебирая волосы и заплетая их в простую косу.

«Нас почтит своим присутствием лорд вьер Шаньер»…

Слова матери слышались ей так отчетливо, будто кто-то, склонившись к ней, шептал их снова и снова.

Иришь нервно побарабанила по трюмо. Встала из-за него. И, повинуясь странному порыву, подняла положенный оборотной стороной вверх портрет.

Тонкие, чуть резковатые черты лица: острые высокие скулы, нахмуренные, не недовольно — сосредоточенно, брови, темно-синие бездны глаз. Такие невозможно чуждые, невозможно глубокие… невозможно пугающие.